Изображения страниц
PDF
EPUB
[ocr errors]

революционерам изменять их. Но М. Я. Волков, конечно, не хотел пойти так далеко. Наоборот, он очень сожалеет о том, что возможность «для развития по некрепостническому пути», которая, по его мнению, несомненно существовала, «не превратилась в России в действительность» (стр. 91). Свой конфликт с логикой он полностью искупает добрыми намерениями. В требовании М. Я. Волкова доказать, что крепостничество способствовало или, на худой конец, не препятствовало развитию производительных сил, чувствуется скрытое торжество: пусть теперь его оппоненты покрутятся, вынужденные такой постановкой вопроса либо отказаться от своих утверждений, либо открыто встать на защиту крепостнической эпохи. Что же, выхода действительно нет и приходится класть голову на плаху. Но если древний, еще докрепостнический, обычай об исполнении последнего желания осужденного на казнь еще жив, я хотел бы задать М. Я. Волкову несколько вопросов. Не при крепостном ли праве была создана мощная металлургическая промышленность, современный по тем временам флот, Санкт-Петербург и т. д.? В какую эпоху Россия стала одной из великих держав? Не при Елизавете ли, Екатерине II и их преемниках были открыты университеты, творили Ломоносов и Эйлер, воевали армии Суворова и Кутузова, создавали свои произведения Пушкин и Гоголь, Белинский и Герцен? Когда в России начали прокладывать железные дороги, учреждать банки, вести мировую торговлю? И, наконец, не при крепостном ли праве было отменено само крепостное право?

Словечко «вопреки» здесь не поможет, ибо «антивопреки» был слишком длительным и весьма масштабным. А закончить эти вопросы я хотел бы убедительной просьбой к М. Я. Волкову: не объявлять меня после них апологетом крепостничества. Не для себя прошу.

для него.

Если бы М. Я. Волков удостоил хоть некоторого внимания высказанную мною мысль о том, что реакционность того или иного режима обусловливается не тем, что он не обеспечивает прогресс вообще, а обеспечивает его в худшем варианте, ему не нужно было бы напрасно доказывать то, что не нуждается в доказательствах. Кредействительно дорого стоило стране, не будь его, прогресс был бы иным и т. д. Но это уже не сфера историка. Историк не ставит и не ищет ответа на вопрос что было бы, если бы было иначе. Он ставит вопрос по-другому: почему было так, а не иначе, и в меру сил пытается на него ответить.

Постничество

Неожиданно большое место в дискуссии занял вопрос о восточной деспотии. У меня по этому поводу сказано буквально полфразы, смысл которой состоит в том, что Плеханов, на мой взгляд, был неправ, ставя знак равенства между царизмом и восточным деспотизмом 30. Я совсем не собирался затрагивать эту особую и весьма сложную тему просто потому, что в этом не было надобности, поскольку прямого отношения к поднятым в статье вопросам она не имеет. Замечание о Плеханове было сделано мимоходом и, как легко убедится читатель, совершенно в другом контексте. По-видимому, этого не следовало делать: опыт показывает, что когда о важных предметах говоришь вскользь, это часто приводит к недоразумению.

Так произошло и на сей раз. Несмотря на совершенно определенно высказанное мнение, что я не считаю царизм восточной деспотией, А. Н. Сахаров зачислил меня вместе с М. П. Павловой-Сильванской и А. Л. Шапиро, которые действительно разделяют точку зрения Плеханова, в сторонники последнего. Правда, он сделал при этом две оговорки. Первую он выразил в словах: если МЫ правильно понимаем А. Я. Авреха». Смысл второй состоит в том, что, согласно его, А. Н. Сахарова, пониманию, А. Я. Аврех первые признаки абсолютизма усматривает лишь при Петре I, а что касается XVII в., то «это типичная восточная деспотия, зародившаяся где-то в период образования Русского централизованного государства и проложившая себе дорогу через тиранию Ивана IV и жестокий, пышный, азиатско-деспотический режим Алексея Михайловича» 31. В качестве доказательства делается ссылка на стр. 85 моей

статьи.

указанная

Спешу заверить А. Н. Сахарова, что он неправильно Меня понял, а ссылка не может служить доказательством. Критикуя соответствующий раздел «Очерков истории СССР» (XVII в.), я в числе прочего отмечаю, что образ жизни Алексея Михайловича, в частности, «необычайно пышный титул», появление перед народом «лишь в разных торжественных случаях», «в окружении пышного великолепия» (цитаты из «Очерков») нельзя считать одним из доказательств складывания абсолютизма. «На наш взгляд, подобные признаки... характерны не столько для абсолютного монарха, сколько для какого-нибудь восточного деспота». По-видимому, последние слова и дали основание А. Н. Сахарову для его вывода. Но разве указание на внешние черты сходства в образе жизни с восточным деспотом равнозначно утверждению, что Алексей Михайлович был таковым? Это слишком вольная интерпретация. На той же странице я пишу и об Иване IV, доказывая лишь одно - что он был самодержавным.

30 А. Я. Аврех. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России. «История СССР», 1968, No 2, стр. 104.

31 А. Н. Сахаров. Исторические факторы образования русского абсолютизма. «История СССР», 1971; No 1, стр. 111.

а не ограниченным монархом. Но отсюда опять-таки не следует, что я его причисляю к государям восточного типа.

При таком подходе А. Н. Сахаров мог еще с большим основанием сослаться на высказанную мною мысль о том, что главное отличие русского абсолютистского государства от государства периода царствования московских царей состоит в том, что «оно перестает быть деспотией, вернее только деспотией». По логике моего оппонента - это прямое доказательство того, что я московских царей зачисляю в восточные деспоты. Но деспотия это одно, а восточная деспотия нечто совсем другое. Из дальнейшего текста статьи А. Н. Сахарова становится понятным, почему он приписал мне то, в чем я совершенно неповинен.

-пи

Оказывается, все дело в содержании, которое вкладывает А. Н. Сахаров в понятие «восточная деспотия». В его представлении это просто-напросто сильная, жестокая, тираническая власть. И именно с этой позиции он отметает обвинение. Ивана Грозного и его преемников в «восточном деспотизме». «За „восточную деспотию", шет А. Н. Сахаров, — принимаются правление Ивана IV и явно неуверенные режимы Федора Ивановича и Бориса Годунова». «Преимущественное внимание обращают на период опричнины и в стороне остаются другие этапы долгого царствования Грозного. Между тем все его правление представляет собой, на наш взгляд, не „восточную деспютию", а отчаянную, ведущуюся с переменным успехом борьбу за окончательную централизацию государственной власти» (стр. 113). Далее указывается на обращение Ивана IV за помощью к Избранной Раде и письмо к королеве Елизавете с просьбой о политическом убежище. Что же касается опричнины, то хотя она и была чрезвычайно жестокой, но это также говорило «скорее не о силе, а о слабости центральной власти». И т. д. Итак, тезис первый гласит, что Иван IV не мог быть восточным Деспотом по той простой причине, что власть его была на протяжении многих лет достаточно слабой.

Второй тезис посвящен жестокости. «Между, восточной деспотией" Ивана IV и столь же,,восточной деспотией“ Елизаветы Английской разница не так уж велика» (стр. 114). Стюарты так же жестоко подавляли мятежную знать, как и опричники. Во Франции централизация государства «также отмечена всеми чертами „восточного деспотизма“» (стр. 115). Далее перечисляются Людовик XI, Карл VIII, Людовик XII и Франциск I, которые своими жестокостями ничуть не уступали тому же Ивану IV. Вывод напрашивается сам собой. Поскольку указанных королей никто никогда не зачислял в «восточные деспоты» (что является абсолютно правильным), а их методы правления в принципе ничем не отличались от методов правления Ивана Грозного, то последний, следовательно, тоже не был и не мог быть «восточным деспотом».

Такое представление о сущности восточного деспотизма выглядит несколько упрощенно. Если бы все дело сводилось к тому, на что указывает А. Н. Сахаров, проблемы Запад - Восток вообще бы не существовало. Дело не в жестокостях и слабостях. Кстати, на Востоке мы имеем массу примеров слабых правителей, свергаемых одим за другим, а, с другой стороны, правителей сравнительно гуманных. От этого восточная деспотия не переставала быть восточной деспотией.

Главное отличие восточной деспотии от деспотии европейской состоит в том, что она была причиной и выражением застойности восточного общества. Общественный и прежде всего государственный строй Индии, Китая и др., его специфика, о которой, естественно, здесь не место говорить, были таковы, что делали невозможным развитие этих стран по европейскому образцу. Говоря несколько упрощенно, в этих странах не мог возникнуть капитализм европейского типа как органическое продолжение предшествующего развития. Единственное исключение, правда, очень большое, представляет Япония, тем не менее оно не отменяет указанной закономерности. Восточный абсолютизм не мог эволюционировать в буржуазную монархию, а европейский, в том числе и русский, мог. Вот в чем, на мой взгляд, принципиальная разница между абсолютизмом Петра I и, скажем, китайской монархией XVIII в. Петр сделал свою страну европейской, потому что, несмотря на ряд родственных черт русской деспотии и азиатской, основное содержание было другое, делавшее ее в конечном итоге Европой, а не Азией. Именно эту идею я выразил в тезисе, что русская абсолютная монархия это такая феодальная монархия, которая обладает способностью в силу внутренней природы эволюционировать в буржуазном направлении. Пользуюсь случаем разъяснить, что в словах «внутренняя природа» нет ничего Мистического: под этим я понимаю совокупность национальных, внешнеполитических, географических, культурных и прочих факторов отечественной истории, которые и обусловили ее сходство и отличие от Западной Европы.

«Но легко заметить,- пишет по этому поводу А. Л. Шапиро,— что внутренняя природа абсолютистской монархии, которая делает ее способной превращаться в буржуазную монархию, в определении А. Я. Авреха как раз и не определена» (стр. 76). Иначе говоря, А. Я. Аврех не показывает конкретно, в чем состоит эта «внутренняя природа». Этот упрек сам по себе совершенно справедлив. Но в том-то и дело, что ответить на этот вопрос не под силу не только одному, но и десятку историков. Это вопрос ко всей исторической науке. Он и решается совокупными усилиями советских историков, и настоящая дискуссия тоже представляет шаг в решении этой задачи.

Мне очень приятно было прочитать, что А. Н. Сахарову показалась «интересной, но не бесспорной мысль, высказанная А. Я. Аврехом и поддержанная А. Л. Шапира и М. П. Павловой-Сильванской о крестьянстве как „опоре“ абсолютистской монархин в России» (стр. 117). Однако он тут же делает оговорку, заявив, что берет слово «опора» в кавычки, поскольку вкладывает в него «несколько иной смысл», чем перечисленные авторы. Соглашаясь, что самодержавие действительно опиралось на кре стьян, используя его темноту и царистские иллюзии, А. Н. Сахаров объясняет далее смысл своего расхождения с А. Я. Аврехом следующим образом. «Исторический „лан радокс" как раз и заключается в том, что, поддерживая в известной мере централизованную, а позднее абсолютистскую монархию идеологически и психологи чески (именно в этом смысле мы и склонны понимать „добровольный“ характер этой поддержки, решительно не соглашаясь с А. Я. Аврехом относительно характеристики русского крестьянства как массовой социальной опоры абсолютизма) являясь вынужденной опорой самодержавия в материальном отношении (налоги, по винности, рекрутские наборы, кадры для крепостной промышленности и т. д.), русское крестьянство вместе с тем каждым своим социальным антикрепостнически действием выступало против абсолютизма» (стр. 117).

Век живи, век учись. Ни при каких обстоятельствах мне не пришло бы в голову что мои слова о том, что крестьянство являлось массовой социальной опорой самодержавия, могут быть так истолкованы. Это чистый курьез. Смысл моих слов очень прост. У существующего режима имеются самые разные опоры: армия, полиция, церковь, тот или иной класс, наконец, народ. Класс, прослойка, народ

понятия социаль

ные. Поэтому всякое указание на поддержку со стороны тех или иных групп населения всегда будет означать, что существующий строй опирается на ту или иную социальную группу, тот или иной социальный слой. Никакого другого значения это указание иметь не может. Рассуждения А. Н. Сахарова о социальной поддержке в смысле какого-то социального действия я, откровенно говоря, вообще не понимаю, не могу представить конкретно, что это может означать. Поэтому, когда мы говорим, что самодержавие опиралось на поместное дворянство, то тем самым говорим также, что дворянство было социальной опорой царизма, ибо дворянство это класс. Но эга социальная опора не была массовой, потому что, как известно, помещики класс сравнительно малочисленный. Когда я писал, что «ни одно государство не может существовать без массовой социальной базы» (стр. 90), центр тяжести у меня лежал в слове «массовой», а не «социальной», что и подчеркнуто специально разрядкой. А. Н. Сахаров почему-то эту простую вещь истолковал самым замысловатым об

разом.

Кстати говоря, если поверить ему, что крестьянство поддерживало царизм только «идеологически и психологически» (в противовес социальной поддержке?), то это как раз означает активную, добровольную поддержку, а не пассивную. На самом деле крестьянство поддерживало самодержавие именно пассивно, по формуле: «до бога высоко, до царя далеко». Власть царя от бога и, следовательно, вечна. Царя надо поддерживать потому, считал крестьянин-реалист, что тут ничего не поделаешь - это вечный институт. Иначе говоря, он до поры до времени не представлял себе, что может быть в стране иная форма правления. Таким образом, вступившись за русских крестьян, А. Н. Сахаров неожиданно сделал их большими царистами, нежели ОНИ были в действительности.

Любой научный спор требует соблюдения определенных условий. Один из недостатков настоящей дискуссии был уже мной отмечен выше. Он порожден стремлснием некоторых историков как можно менее определенно и четко формулировать свою позицию. Высказанный тезис тотчас же ослабляется одной или несколькими оговорками. Наука от этого явно проигрывает. В самом деле, как прикажете быть, когда ваш оппонент одновременно заявляет: «Я за равновесие» и «Я против равновесия»? Спор заходит в тупик и дальнейшее его продолжение становится невозможным.

Другой недостаток такого же свойства. Тот или иной автор, получив возражения на ряд своих утверждений, эти возражения полностью игнорирует и продолжает повторять свои аргументы в прежнем победоносном тоне. Типичным примером в этом отношении могут послужить умолчания М. Я. Волкова.

В своей статье я высказал мысль, что тезис, согласно которому в XVII в. шел одновременный, параллельный поступательный процесс вызревания капиталистического уклада и развития и укрепления феодально-крепостнической системы, методологически несостоятелен. Правильно или неправильно это утверждение другой вопрос. Но

[ocr errors]

оно направлено против одного из основных тезисов сторонников раннего капитализма и, следовательно, его никак нельзя было оставлять без ответа. Однако М. Я. Волков придерживается на этот счет другого мнения. «Параллельно с распространением н укреплением феодально-крепостнической системы хозяйства и формированием крепостнического класса дворян,- пишет он,— развивался иной процесс» (стр. 92). Далее идет описание этого «иного процесса», который, как не трудно догадаться, в изображении М. Я. Волкова фигурирует в качестве «зачатков капитализма». А замечание А.Я. Авреха? Поль внимания, его для М. Я. Волкова не существует.

Главными аргументами М. Я. Волкова по части «зачатков капитализма» являюгся его ссылки на развитие транспорта, характер кожевенной и солеваренной промышленности и т. п. Эти доводы он повторяет из статьи в статью. Но еще около четырех лет тому назад Н. И. Павленко подверг эти аргументы обстоятельному критическому разбору, доказывая их несостоятельность 31, а. Казалось бы, из здного соображения престижа М. Я. Волков должен был бы дать ответ своему оппоненту. Ничего подобного он не сделал и в рассматриваемой статье пишет о транспорте и прочем так, как будто Н. И. Павленко вообще не существует на свете.

Превращение научной дискуссии в серию монологов грозит ей полным параличом. Особое и притом весьма печальное место в смысле приемов ведения полемики в настоящей дискуссии занимает статья А. М. Давидовича и С. А. Покровского. Здесь мы имеем дело с совершенно сознательным искажением взглядов оппонента, с приписыванием ему того, что он никогда не утверждал и не мог утверждать.

-

Главная манипуляция, которую проделали А. М. Давидович и С. А. Покровский с моей статьей, состоит в том, что они приписали мне в качестве основной посылки мысль, будто я русский абсолютизм считаю не феодальным, а буржуазным государством. Всякий, кто хотя бы бегло ознакомился с моей статьей, мог легко убедиться, что утверждение А. М. Давидовича и С. А. Покровского ничего общего с действительностью не имеет. От начала до конца я провожу мысль, что царизм, абсолютизм это феодальное государство, до конца дней своих так и не ставшее буржуазным. Но в силу ряда причин это государство, будучи феодальным, проводило также и буржуазную политику, делало шаги в направлении к буржуазной монархии. Центральная идея статьи была выражена в следующих словах: «абсолютизм это такая феодальная монархия, которой присуща, в силу ее внутренней природы, способность эволюЦИОНИровать и превращаться в буржуазную монархию» (стр. 89).

Как же поступают мои оппоненты, чтобы доказать обратное? Очень просто, путем нескольких передержек. Центральное место следующее: «...Природа абсолютизма, его сущность, по мнению А. Я. Авреха, буржуазная, абсолютизм принадлежит к государствам буржуазного типа. Поэтому у него буржуазная политика „в крови“. Если абсолютизм прототип, т. е. оригинал, первоначальный образец, первообраз буржуазного государства, то, естественно, он имеет ту же природу, что и буржуазное государство. Если абсолютизму органически присущи („содержат в себе“) все элементы буржуазного государства, а также его составные части и функции, то не может быть иного мнения, что у них — при таком единстве! одна классовая природа; это однотипные государства. Другого вывода из приведенных положений А. Я. Авреха,— а они отправные в статье и выражают суть его концепции сделать нельзя» (стр. 60).

[ocr errors]

Тот, кто захочет перечитать те места статьи, откуда взяты А. М. Давидовичем и С. А. Покровским отдельные слова и обрывки фраз, легко убедиться, что речь там идет о совершенно других вещах.

Интерпретируя известное положение В. И. Ленина о новом периоде русской истории, я высказал мысль, что одной из предпосылок возникновения русского абсолютизма было складывание национально-буржуазных связей, что «образование абсолютистского государства есть не что иное, как политическое выражение образования национального единства, национальных, сиречь буржуазных связей. Но это означает, что не только последние, но и сама абсолютная монархия является предпосылкой буржуазного развития страны, его вторым исходным моментом.

С этой точки зрения абсолютная монархия является не чем иным, как прототипом буржуазного государства» (стр. 92). С этим выводом можно согласиться или не согласиться, но истолковывать его так, как это сделали А. М. Давидович и С. А. Покровский, при соблюдении элементарной добросовестности просто невозможно. С составными частями и функциями буржуазного государства, которые содержит в себе абсолютизм, дело обстоит еще проще. Мысль моя состояла в том, что такие элементы буржуазного государства, как «законность», разделение властей, бюрократия и др. возникают, сперва в зачаточной, а потом в сравнительно развитой форме, еще до его появления, при абсолютизме. А. М. Давидович и С. А. Покровский парируют этот тезис авторитетным указанием на то, что Екатерина II, проповедуя принцип «разделения властей», преследовала в действительности цель еще большего укрепления своей самодержавной власти, как будто можно найти хотя бы одного советского историка, который считает, что кто-то из русских самодержцев думал о добровольном самоограничении своей власти. Подобного же рода упрек сделал мне и А. Л. Шапиро, указывая на то, что невозможно применять выражение «начала законности» рядом с такими именами, как Павел I, Аракчеев или Николай I (стр. 76).

Мне кажется довольно бесцельным занятием напоминать друг другу азбучные истины. О том, что русский абсолютизм был олицетворением произвола и беззакония на всем протяжении своей истории, знает каждый школьник. Но речь идет о другом. Николай II получил прозвище «Кровавый». Но при ком было больше «законности»

3, а Н. И. Павленко. Спорные вопросы генезиса капитализма. «Вопросы истории», 1966, No 11, стр. 95—96.

при нем или при Екатерине II, при Николае I или при Петре I? Капитализм, с точки зрения марксиста, строй, подлежащий замене социалистическим строем. Но тот же марксист несомненно всегда заявит, что капитализм по сравнению с феодализмом есть огромный шаг вперед. К сожалению, и мне пришлось прибегнуть к азбучной истине, но я, право, в этом не виноват.

Что А. М. Давидович и С. А. Покровский сознательно исказили мое толкование абсолютизма, видно из того, что, вынужденные привести несколько моих высказываний, из которых непреложно следует, что абсолютизм феодальное, дворянское государство, они выходят из затруднения следующей фразой: «Таким образом, по коренному вопросу темы - о классовой сущности абсолютизма - А. Я. Аврех держится двух противоположных взаимоисключающих мнений» (стр. 61).

На мой взгляд, подобную критику рождает дилетантизм. Н. И. Павленко уже показал, чего стоят в научном отношении рассуждения А. М. Давидовича и С. А. Покровского о разложении сословий 32. Я приведу для иллюстрации еще один пример, взятый из близкой мне области.

--

ца

«Наиболее крупной из сделанных самодержавием монополистической буржуазни уступок такого рода, - пишут А. М. Давидович и С. А. Покровский, — было создание В августе 1915 г. новых, очень важных правительственных органов четырех Особых совещаний...» (стр. 77). Под словами «такого рода» они имеют в виду «создание и развитие государственно-монополистических институтов» при руководящей роли ризма. Тому, кто знает предмет, нетрудно понять, как и откуда взялся этот вывод. Отсутствие конкретных знаний авторы статьи восполнили, казалось бы, чрезвычайно логическими рассуждениями: в составе совещаний «находились и активно работаля финансовые и промышленные магнаты: Путилов, Гучков, Вышнеградский, Утин и др.» (стр. 77), а также видные депутаты Думы - Милюков, Шингарев, Шульгин — члены Государственного совета по выборам от промышленности и торговли и др.,— добавим мы от себя. Все очень солидно, вопросы на заседаниях особых совещаний обсужда

лись самые важные и т. д.

Тем не менее, несмотря на железную поступь подобной логики, в действительности все было наоборот. Кадеты и прогрессисты, наиболее полно выражавшие интересы и требования российской буржуазии, были крайне недовольны созданием особых совещаний. Они расценили их и совершенно правильно, как маневр царизма, имевший целью свести вмешательство буржуазии и Думы в регулирование военной экономики практически к нулю. Идея особых совещаний принадлежит М. В. Родзянко. Он высказал ее лично царю во время одного из своих докладов, и царь, который занимал позицию решительной конфронтации по отношению к Думе, не только ее не отверг, но дад ей немедленный ход. Дело в том, что Родзянко, будучи правым октябристом, октябристом - земцем, выдвинул свою идею для того, чтобы упредить кадетов и прогрессистов, которые требовали взамен особых совещаний создания специального министерства снабжения, ссылаясь на пример союзников. Подобное требование противоречит логике А. М. Давидовича и С. А. Покровского: как может обычное министерство, управляемое еще одним царским министром вкупе с царскими чиновниками, импонировать буржуазии больше, чем институты, где есть ее собственные наиболее видные представители? Но зато оно превосходно согласуется с фактами.

То, что в данном случае А. М. Давидович и С. А. Покровский занимаются критикой главным образом ради критики, доказывается документально.

Критикуя в свое время С. А. Покровского за пресловутый тезис, который позже стал выражаться в известных словах «не могли не считаться» и «не мог не учитывать», А. М. Давидович противопоставлял ему другое объяснение. «Почему, - стабил он вопрос, — Петр и его преемники содействовали нарождавшейся буржуазии?» Потому, что, как думает С. А. Покровский, Петр I был ее орудием, абсолютизм представлял собой двухклассовое государство? Нет, решительно возражает А. М. Давидович. «Жизненные интересы господствующего класса дворян... требовали от самодержавия оказания содействия русской промышленности И торговле. Без этого нельзя было выскочить из рамок отсталости...». И дальше: «Война требовала огромных средств, но достать их было невозможно, если не поощрять отечественную промышленность и торговлю. В интересах государства... кроется объяснение того, что самодержавие XVIII в. активно содействовало нарождавшейся буржуазии, а отнюдь не в том, что OHO якобы было двухклассовым по своей природе, что оно было вынуждено „Лавировать"» 33.

Оказывается, один из моих главных критиков, как свидетельствует его партнер, сам был задолго до меня грешен в том, в чем меня так рьяно обвиняет. Но это уже бог с ним. В данном случае гораздо больший интерес представляет то, что доказывает А. М. Давидович. А утверждает он то же самое, что утверждаю я в своей статье:

32 Н. И. Павленко. К вопросу о генезисе абсолютизма B России. «История СССР», 1970, No 4, стр. 60—64.

33 А. М. Давидович. Указ. соч., стр. 115-116.

« ПредыдущаяПродолжить »