Само собой разумеется, что Лауэ не принимает марксистское учение об общественно-экономических формациях — для него не существует ни социалистической революции, ни социалистической индустриализации. И Октябрьскую революцию с последовавшим за ней «русским чудом» --выдвижением СССР в шеренгу наиболее экономически развитых стран, и национально-освободительные революции Б современном «третьем мире» с их стремлением к быстрому промышленному подъему Лауэ относит к одной и той же категории «революций против отсталости», которые в то же время являются «революциями извне», т. е. не возникают и не могут возникать на базе собственного национального развития отставших стран, а вызываются воздействием «передового Запада». Лауэ игнорирует социально-классовые различия этих процессов, и поэтому в его концепции советская индустриализация однотипна с капиталистической индустриализацией России, является ее прямым продолжением. Неудивительно и обилие в его работах исторических параллелей, относящихся к различным и несопоставимым эпохам (ключевой среди них является параллель между «индустриализацией» Петра I, «виттевской» и «ста.линской»). Однако эти параллели Лауэ проводит в яркой, нередко паралоксальной, запоминающейся форме. Они могут поэтому казаться достоверными для невооруженных марксистско-ленинской теорией зарубежных читателей, будь то либеральная интеллигенция США и других капиталистических стран или политические и общественные деятели стран «третьего мира».

И ис

Метод Лауэ как бы синтезировал (и в этом кроется еще одна причина популярности его работ) конкретно-описательные традиции англо-американской историографии и столь же традиционное стремление немецкой исторической науки к генерализациям. Здесь, однако, следует сделать пояснение. В последнее время в США усилиями таких ученых, как П. Сорокин, Д. Гэлбрейт, У. Ростоу и другие, все прочнее утверждаются общие схемы социологического и исторического исследования, призванные противопоставить марксистскому учению о смене общественных формаций рационализированное буржуазное объяснение исторического развития. Таким образом, пальма первенства в общесоциологических торических поисках буржуазной науки от Германии ныне перешла к США. Собственно, работы самого Лауэ в известной степени отражают эту тенденцию. Однако, как уже было сказано и будет подробнее показано ниже, лауэвская концепция «революции против отсталости» складывалась в начале 50-х годов, когда еще не было ни «теории стадий» Ростоу, ни прославления «индустриального общества» Гэлбрейтом. Поэтому справедливо предположить, что в то время Лауэ, способствуя разработке общих схем в современной буржуазной историографии, в немалой степени впитал в себя традиции немецкой исторической и философской науки.

Синтез описательного и обобщающего методов у Лауэ привел к тому, что в его работах наряду с не всегда обоснованными историческими параллелями значительное место занимают экономические и социальные сюжеты. Независимо от намерений Лауэ, его работы способствовали изживанию идущих еще от раннеэмигрантской литературы представлений о крайней экономической отсталости России. К сожалению, наряду с этой тенденцией он усвоил из германской литературы и другую националистическую, «культуртрегерскую» - и соответственно искаженное представление о русском народе как якобы «неспособном» к самостоятельному историческому развитию.

Видя в С. Ю. Витте воплощение политики капиталистической индустриализации России, Лауэ оставляет в тени, что индустриализация на

чалась непосредственно после реформы 1861 г. и у Витте были предшественники в лице М. Х. Рейтерна и Н. Х. Бунге. Подымая на словах значение Витте, Лауэ в то же время приносит его в жертву некоторым предвзятым положениям своей концепции.

Американский историк обнаруживает в своих работах и дар меткого наблюдателя. Так, он первым в буржуазной исторической науке устано вил, что «система Витте была одной из первых попыток довольно широкого регулирования экономики». В официально печатавшихся годовых докладах министра финансов о росписи государственных доходов и расходов Лауэ сумел уловить, что Витте еще в 1896 г. выдвинул задачу ликвидации добуржуазных отношений в деревне. Этого не заметила русская буржуазная литература и публицистика, где неоднократно анализировались те же доклады. Из сказанного следует, что В отношении работ Т. фон-Лауэ нельзя ограничиться одной лишь констатацией теоретической

несостоятельности концепции или отдельных методологических положе

ний автора. Столь же необходимо рассмотреть источниковедческую базу его работ и методы отбора материалов. Только тогда можно будет с несомненностью показать, что автор приносит историческую достоверность в жертву некоторым своим предвзятым идеям.

Сам Т. фон-Лауэ считает себя буржуазным объективистом - или хэчет, чтобы его таковым считали? Однако бурная современная эпоха, до предела насыщенная социальными, политическими и идеологическими антагонизмами, врывается в кабинетную тишь, в академический покой университетских аудиторий и, с неизбежностью влияя на даровитого буржуазного историка, делает из него в общественно-политическом смысле личность сложную и противоречивую.

Как постоянство основных постулатов Лауэ, проявившееся в процессе разработки и детализации его концепции, так и противоречивость его взглядов, лучше всего проследить в плане хронологическом по мере появления его работ.

В 1953-1954 гг. Лауэ выступил с крупной статьей в США и двумя докладами в Западном Берлине: «Высокая цена и рискованность системы Витте», «Некоторые политические последствия хозяйственного планирования к 1900 г.» и «Революция извне как первая фаза революция 1917 г.»2. Именно эти работы содержат сжатое и наиболее отчетливое изложение концепции Лауэ. Позднее он написал примерно два десятка статей и две книги, но в уже сложившуюся концепцию по сути внес только одно важное изменение. Если в первых статьях он датировал 1903 г. конец «виттевской индустриализации» (а тезис о полной ее неудаче язляется у Лауэ основным), то со статьи «Система Витте на середине пути» Лауэ стал относить ее «крах» к кануну экономического кризиса 1900— 1903 гг. з

2 Th. H. von Laue. The High Cost and the Gamble of the «Witte System»«Journal of Economic History», 1953, vol. 3, No. 4, pp. 425—446; его же. Einige pol tischen Folgen der Witschafts-planung um 1900 (доклад, сделанный в конце 1953 г. в Университете Западного Берлина). — «Forchungen zur Osteuropäischen Geschichte». Bd. I, 1954, S. 55, 217—238; его же. Die Revolution von Aussen als erste Phase der Russischen Revolution von 1917 (доклад в Университете Западного Берлина в декабре 1954 г.). — «Jahrbücher für Geschichte Osteuropas», 1955, Bd. IV, Heft 2. S. 139—158. Далее ссылки на эти статьи, как и на все другие работы Лауэ, даны в тексте.

3 Th. H. von Laue. The Witte System in Mid-Passage, 1896-1899 (доклад в Университете Западного Берлина в 1960 г.). — «Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte». Bd. 8, Heft 2, S. 195-228.

Все написанное Лауэ в 60-х годах развертывает, дополняет и уточняет основные положения, сформулированные им ранее. Некоторые из этих положений были даны им в начале 50-х годов в самом общем виде, как априорно верные. Так, фигура российского «крестьянина-рабочего», отождествляемая с российским пролетарием и играющая важную роль в концепции Лауэ, появилась еще в первой его статье; свои же взгляды на рабочий класс России и правительственную политику в рабочем вопросе он изложил в четырех статьях 1960—1963 гг. Из двух книг Лауэ первая— «Сергей Витте и индустриализация России» 4 сводит воедино в расширенном виде ранее опубликованные статьи по данной теме, а вторая «Почему Ленин? Почему Сталин? Переоценка русской революции 1900-1930 гг.» 5 представляет популяризацию его концепции капиталистической индустриализации России плюс столь же общее и популярное изображение социалистической индустриализации СССР (которую он упорно именует «советской») как продолжения первой.

Итак, перед нами статьи и доклады Лауэ 1953—1954 гг. И в одной из них есть отрывок, сжато и выпукло показывающий взгляды Лауэ на историческое развитие нашей страны и других стран в эпоху новой и новейшей истории.

«Современная индустриализация и индустриально-городское общество, на котором она зиждится, пишет автор, — являются органическими продуктами своеобразных условий Западной Европы и прежде всего Англии. Там выработались разнообразные, переплетавшиеся друг с другом явления: индустриальная продукция, парламентская форма правления, рационалистически-городской образ жизни и демократия, общественные науки и социальное обеспечение, расчет на свои собственные силы и преодоление стихийных противоречий благодаря духовным, политическим и организационным способностям к мирной совместной жизни. В современный исторический период одними из важнейших являются вопросы, как сменить и перенести технический строй современной индустрии на нетехнические обычные человеческие условия в совершенно неподготовленных общественных и жизненных формах, преобладающих в России и в других регионах европейского и неевропейского мира. Новейшая история России может служить школьным примером того, как насаждение современной индустрии в том гинтерланде (окраине) европейской культуры повлекло за собой чудовищный переворот во всей совокупности жизненных явлений. Наконец, следует рассмотреть вызванные индустриализацией русского общества чуества стихийной неприязни и отвращения, которые питали далеко идущее отрицание капитализма и горькую борьбу против мирового капитализма. Влияние этой неприязни дает себя знать еще сегодня» («Некоторые политические последствия», стр. 217—218).

В этом отрывке - ключ к лауэвскому пониманию русской истории.. Его основной отправной момент полярное противопоставление русского, отсталого, неевропейского пути развития и западного, индустриально-городского, передового. «Европа» - «Азия», «Запад» - «Восток»,. «развитость» «отсталость», «рационализм» «расхлябанность», «демократия» «деспотизм» вот старый, едва ли не вековой давности, набор антитез, который лежит и в основе представлений Лауэ о всемирной истории. В принципе мало меняет в этой схеме то, что он относит Россию к некоему промежуточному разряду, «гинтерланду европейской

4 Th. H. von Laue. Sergei Witte and the Industrialisation of Russia. N. Y. and Lnd., 1963.

5 Th. H. von Laue. Why Lenin? Why Stalin? Reappraisal of the Russian Revolution, 1900-1930. Philadelphia — N. Y., 1964.

цивилазации», и готов обнаружить «неподготовленные общественные формы» не только вне, но и внутри «европейского региона». Место России в мире Лауэ определяет не отличием ее от отсталых неевропейских стран, а тем, что ее отделяет от «западноевропейского мира».

страна,

В другой статье Россия предстает перед читателем как лишь географически распростершаяся между «Западом» и «Востоком», но ставшая благодаря своим историческим судьбам образцовой моделью «Востока». Россия, пишет Лауэ, донесла до современной эпохи свои самобытные институты — общину и обычное право, сословность и автокра тию и, главное, свой самобытный, несовместимый с «Западом» образ жи«расхлябанность, вялое использование времени И непунктуальность, несобранность» («Революция извне», стр. 154); словом, этакую «восточную» созерцательность, пассивность. Таковы были русские традиции, находившие выражение в сознании своего психического и политического превосходства и породившие усиливавшийся все более национа лизм с его требованием «запереть Россию на замок от Запада» (там же. стр. 142).

Эти националистические, консервативные призывы к изоляции от западных влияний были, по Лауэ, лишь одним компонентом сложных взаимоотношений между Россией и окружающим миром. Главным же фактором, определившим характер связей России И Европы

И

ту «революцию извне», которая занимает центральное место в истолковании американским историком попыток ускоренного экономического развития «отсталых стран» в XX в., являлась традиционная несамостоятельность русского исторического процесса. Каждому знатоку русской истории, пишет автор, хорошо известно, насколько сильно определялось внешними влияниями развитие России, которая среди великих европейских держав в наименьшей степени развивалась на собственной почве. «Сперва это было внешнее влияние Византии, с XVI в. — Европы. В XIX в. процесс проникновения извне достиг высшей точки, образовалась взрывчатая смесь старого и нового, отечественного и заграничного, реальности и идеалов. Нетерпением преодолеть отсталость и страхом потери мощи в кругу великих держав питалось революционное рвение правительства и русского общества» (там же, стр. 140).

конце

Слово «революционное» здесь употреблено Лауэ в полном соответствии с его концепцией «революции извне», под которой он фактически имеет в виду далеко не новое понятие «вестернизации»: неотвратимое. как античный фатум, влияние европейских норм жизни в их совокупности на Россию (и прочие «отсталые страны»). Революционным было это влияние («Европа воздействовала на Россию как превосходящая революционная сила»), революционным было и его восприятие (в русское сознание проникали западноевропейские представления и ценности, «постоянно подрывая» коренные местные институты). Нельзя отказать Лауэ в известной логичности, когда он, в соответствии со своей схемой, относит к революционерам царей и царедворцев: западные идеалы становились «побуждениями и целями революции в правящих и общественных сферах» и порождали в этих сферах «многочисленных агентов» (там же, стр. 139).

Естественно, сей прозападный «революционный» порыв вступал з конфликт с русским национализмом и изоляционизмом, но, по Лау». было бы полбеды, если бы борьба шла только в сфере идей. Нет, ведь речь, как мы помним, идет о стране с азиатским, «расхлябанным» образом жизни. И под пером американского историка «революция извне» оборачивается «трагической дилеммой отсталой страны, вознамерившейся соперничать в образцовыми нациями Запада» («Высокая цена», стр.

448). Лауэ указывает, что эту трагическую дилемму не осознавал никто ни в России, ни вне ее, еще в начале XX в.; он явно склонен возвести ее в общую закономерность, относящуюся и к современной исторической

эпохе.

Наиболее трагичным, по Лауэ, было то, что «революция извне» в качестве первого и самого необходимого условия включала в себя быстрое промышленное развитие, индустриализацию, которая была для России глубоко чужеродным явлением, приходила в непримиримое столкновение со всеми сложившимися на национальной почве институтами, ломала привычный строй жизни («Революция извне», стр. 154).

Здесь мы переходим к основному содержанию работ Лауэ - его трактовке капиталистической индустриализации России. Эту индустриализацию он представляет как проводившуюся сверху, форсированно и принудительно по отношению к патриархальному обществу: «Широко известно, как в новой русской истории, даже уже с Петра Великого, современная западноевропейская индустрия насильно навязывалась русскому обществу. При этом имели место сопутствующие явления: террор населения, преследование сопротивляющихся, которые принципиально противились мирному почти автоматическому вхождению в работу технического аппарата современной индустрии. Организационные трудности, как последствие форсированной индустриализации, являлись, однако, лишь симптомом глубже коренящихся трудностей, которые происходили от столкновения двух, в корне различных общественных и жизненных форм» («Некоторые политические последствия», стр. 217).

Эта ситуация наблюдалась и в 90-е годы XIX в. Большинство населения России принадлежало к неевропейской примитивной «жизненной форме» и всемерно сопротивлялось виттевской индустриализации; лишь «ничтожное меньшинство» поддерживало ее. В верхах, при дворе, среди высшей аристократии и чиновников «господствовало изумительное непонимание велений новой эпохи. Легкомысленный, безответственный и надменный образ жизни преобладающего большинства ведущего слоя допускал лишь непринятие нового и страх перед ним»; это было своего рода повторение «сопротивления старорусского духа петровским реформам» (там же, стр. 230, 232).

В деревенских низах автор видит лишь патриархальные семьи, коллективную привычность стародавнего крестьянского порядка, которая основывалась на неписанном обычном праве. «Нерациональный образ жизни без точного распределения времени, даже без представления о времени, отсутствие понимания элементарных связей, грязь и неряшливость, отчуждающая от мира набожность, глубокая покорность климату и природной стихии, хитрость и ограниченность» - таковы представления Лауэ о всем русском крестьянстве (там же, стр. 230—231). Трудно найти во всей литературе с начала XIX по начало ХХ в., научной и художественной, русской и зарубежной, столь неуважительную и высокомерную оценку русского крестьянства.

В статье 1953 г. Лауэ уже сконструировал и свою фигуру «крестьянина-рабочего», главной характеристикой которого была «строптивость». Ввиду этой «строптивости» фабрикант должен был устанавливать дисциплину на производстве при помощи «штрафов и принудительных мер», однако они только «еще более восстанавливали рабочего против фабричных и хозяйственных порядков, и этим питался большевизм» (там же).

Переходя к интеллигенции, Лауэ особо подчеркивает ее антикапиталистические настроения, отсутствие у нее «любования индустриальными творениями», проще говоря, восхищения капитализмом. Труд

14 История СССР. No 4