в период позднего феодализма, нам представляется неверным, но не из-за того, что здесь имеется перекличка с воззрениями буржуазного историка, или мы отрицаем полностью возможность заимствования правящими кругами одного государства у другого i каких-либо политических институтов и идей, а также возможности надстройки в силу 1 е огромной самостоятельности оказывать влияние на базис. Наши возражения в общей И форме сводятся к тому, что неверно объяснять эволюцию государственного строя в России или любой страны только внешним влиянием («подражание», «заимствование»), переоценивать независимость государства в своих действиях и роль внешнего фактора, не учитывая воздействия объективного хода социально-экономического развития данной страны и изменений в социальных отношениях внутри страны» (стр. 139).

Рассмотрим эту аргументацию. Если «перекличка» А. Н. Чистозвонова с П. Милюковым не имеет существенного значения, то зачем ей было уделять столько места на предыдущей странице? Да затем, что в действительности именно ей была отведена роль «козырного туза», тогда как последующая оговорка имела целью показать «научную беспристрастность» и «широту подхода» критика. Учтем также, что С. М. Троицкий признает и «заимствования», и самостоятельность действий надстройки, он лишь против того, что А. Н. Чистозвонов объясняет «эволюцию государственного строя... только внешним влиянием». Ничего подобного в моей статье не утверждается. Там, где я рассматриваю вопрос о влиянии «внешних» факторов на складывание в России, Австрии и Пруссии абсолютизма крепостнического типа, я подчеркиваю, что моменвозможно и определившим, были некоторые внешнепотом «ускорившим..., а литические факторы». В другом месте по этому поводу я пишу: «не следует делать вывод, что именно внешнеполитический фактор или война являются причиной образования централизованного и тем более абсолютистского государства», но «на определенном этапе он играет роль катализатора, ускоряющего процесс перерастания централизованного государства, в абсолютную монархию», при этом ускоряет лишь одну «складывание абсолютистских форм государственного устройства» (стр. 53, ве сторону 57, 60). Там, где говорится о каких-либо заимствованиях, все время подчеркивается, что последние приспосабливаются «к местным потребностям» (стр. 56, 60—61), наполняются «крепостническим содержанием» (стр. 62) и т. п. Формулируя общие принципы исследования проблемы абсолютизма, я писал, что необходимо учитывать ее комплексность, «включая общее направление исторического процесса и социально-экономического развития той или иной страны в рассматриваемый период; определяемые ими соотношение и расстановку классовых сил; социальный облик дворянства; исход крупных классовых битв, или открытой политической борьбы, если эти явления предшествовали генезису абсолютизма или сопровождали его; положение королевской власти и направление эволюции государственных учреждений. В этот комплекс входят

факторы....

И внешние

возникновение системы государств..., военно-политические» и т. д. «Совокупность этих факторов в конечном счете и определяла, какой тип абсолютистского государства сложится в каждой отдельно взятой стране» (стр. 59—60), какие из этих факторов приобретут в той или иной момент особенно важное значение. Подходя к рассмотрению вопроса о генезисе крепостнических форм абсолютизма в России, я и завимаюсь таким анализом (очень кратким), который тем не менее сам С. М. Троицкий счел возможным оценить как очерк «исторического развития ее (России. — А. Ч.) в становления и развития крепостничества период позднего феодализма». В действительности же этот анализ касался только некоТОРЫХ определяющих линий этого развития и эволюции форм государственного строя, внешнеполитической обстановки, т. е. тех сторон, которые определили особый облик русского абсолютизма. Следовательно, ни о каком «только внешнем влиянии» нет и речи. И, к слову сказать, почему С. М. Троицкий не полемизирует с Ф. Энгельсом, положение которого о «сильной потребности в национальном единстве» и государственной централизации для России, недавно изгнавшей татар», я привожу? (стр. 57).

Примерно так же дело обстоит и с «перекличкой» между П. Милюковым и А. Н. Чи

стозвоновым.

В приводимых С. М. Троицким цитатах обоих указанных авторов речь чаще всего идет о разных вещах, понятиях, ситуациях. П. Милюков пишет о «военно-национальном государстве», даже не ставя проблемы перехода от централизованного государства в России K абсолютистскому. Я же рассматриваю именно эту сторону дела. П. Милюков пишет об «элементарной экономической основе», —я выясняю соотношение в России крепостничества и элементов буржуазного развития. Для П. Милюкова феодализм есть категория по преимуществу (если не исключительно) политическая, — раздел, уступка властью части или почти всех своих административно-государственных центральной частным лицам, представителям земельной аристократии (или узурпация прерогатив этих функций последней). Поэтому общество у него строится государством, которое в описываемый период якобы просто перенимает с Востока структуру военно-служилого сословия, основанную на закрепощении и этого сословия и крестьянства государственной властью

4

♦ П. Милюков. Очерки по истории русской культуры, т. 1, СПб., 1909, стр. 146—

А. Н. Чистозвонов видит в феодализме общественно-экономическую формацию в марксистском ее понимании и (как цитирует его сам С. М. Троицкий) считает, что абсолютизм в России возникает не из спонтанного буржуазного развития, «а насаждается господствующим классом феодалов», заинтересованным в закрепощении крестьянства. И после приведения этой цитаты С. М. Троицкий тем не менее утверждает, что, «по Чистозвонову», абсолютизм в России возникает «как результат вполне сознательной деятельности государства» (стр. 137) и только!

Что же остается общего в воззрениях П. Милюкова и моих? То, что процесс исторического развития России, по причинам, о которых здесь нет возможности говорить, шел с запозданием, претерпевал поэтому разного рода деформации и т. д. А это было связано с большим на нее влиянием внешних факторов, с заимствованием разного рода институтов, идей и т. п., созданных в более раннее время шедшими быстрее в своем развитии народами и государствами Европы, с большей чем там степенью воздействия политической надстройки на базис, а внешних условий -на общий ход развития таких

стран.

Это и для России, и для других государств Восточной и Центральной Европы, Азий (Япония) - факты, отрицать которые можно лишь исходя из предвзятых общесоциологических схем. Но тем не менее С. М. Троицкий, горячо отстаивает тезис, что Россия шла общим путем исторического развития со странами Западной Европы, вступила на путь генезиса капитализма в XVII, а то и в XVI в., русский абсолютизм был таким же как западноевропейский, только (1) «крепостническим», как признается затем скороговоркой, и т. П.

Положителен тот факт, что С. М. Троицкий пытается расширить рамки рассмотрения проблемы абсолютизма за пределы России: и на Восток, и на Запад. Но и здесь увлечение одной стороной проблемы приводит его, по моему мнению, к ошибочным выводам. Что касается восточной деспотии, то ссылкой на статью В. А. Рубина, отрицающего, будто «деспотия свойственна Востоку вообще» (стр. 146—147), С. М. Троицкий освобождается от не нравящегося ему сопоставления русского абсолютизма с подобным «эталоном». Но я не думаю, что лишь такого рода ссылкой на одну статью можно «закрыть» проблему восточной деспотии, которой посвящена огромная специальная литература и к которой не раз сбращались основоположники марксизма.

Что касается Западной Европы, я позволю себе сделать несколько замечаний общего и конкретного характера. Прежде всего и здесь С. М. Троицкий также приспосаб ливает к своим представлениям выводы, содержащиеся в моих работах, на которые он ссылается, умалчивая о том, что с его взглядами не согласуется. Так, ему импонирует мысль, что в Голландии «было мало мануфактур», и он ссылается на те места, где об этом говорится. Но умалчивает о том, что, во-первых, там дается материал преимущественно о первой трети XVI в., т. е. о самом начале капиталистического развития; вовторых, он замалчивает тот факт, что в этой провинции Нидерландов в тот период основой были не мануфактуры, а мореходство, рыболовство, кораблестроение; что она имела уже тогда около тысячи большегрузных и тысячи мелких морских и речных судов, обслуживавшихся десятками тысяч моряков, грузчиков и т. п. Ссылаясь на другую мою работу, он не хочет видеть того, что это была полемическая статья, с главной задачей показать не размах мануфактурного производства, а предостеречь от неправомерного сближения его с развитыми формами промышленного капитализма. Но в обеих этих моих работах приводится вместе с тем фактический материал, свидетельствующий и о большом для того времени размахе производства в мануфактурах и секторе, подчиненном купеческому капиталу: строительство ежегодно десятков крупных и многих сотен мелких судов, занятость в сельской округе одного Ауденаарде в ковроделии до 14 тыс. человек, о выпуске ежегодно от 10 до 30 тыс. кусков тканей в таких крупных текстильных центрах, как Наарден, Хаарлем, Лейден, Хондсхоот и т. д. А Антверпен, цено- и курсообразующий центр складывавшегося мирового капиталистического рынка, в порту которого одновременно стояло по нескольку тысяч судов со всех стран света? И все это на территории, равной одной российской губернии среднего размера, но где проживало тем не менее до 2 млн. человек при средней плотности населения в 29 чел. на 1 км2 (в Голландии — 37 чел.). И это только арифметика, но была еще и алгебра. Мне уже приходилось писать о том, что апеллируя к известному положению К. Маркса, гласящему, что «начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию», часто опускают следующую за этими словами фразу: «Там, где она наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья - вольные города» 6. Как видно, этот важнейший аспект по-прежнему игнори

5 А. Н. Чистозвонов. Исследовать явления в их исторической самобытности «Средние века», вып. VI. М., 1955, стр. 382-383; его ж е. Реформационное движение и классовая борьба в Нидерландах в первой половине XVI в. М., 1964, стр. 76-88. 6 «Переход от феодализма к капитализму в России», стр. 363—364. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 728.

руется и, если скороговоркой и признается теперь курс России XVI—XVIII вв. на крепостничество, других выводов из этого не делается. А это совершенно необходимо, ибо всему развитию придается совершенно иное качество. К. Маркс подчеркивал, что мануфактура никогда не охватывала всего производства, а оставалась своего рода «архитектурным украшением», широкой основой которого оставалось простое товарное производство, ремесло. Поэтому в такой стране, как Нидерланды XVI в., ограниченное (но измерявшееся сотнями) количество мануфактур опиралось на свободное городское население, составлявшее в экономически развитых провинциях от 35 до 50%; на густую сеть сельских промыслов, повсеместно работавших уже на купцов, скупщиков и мануфактуристов; на преобладающее положение этой страны на мировом капиталистическом рынке; на товарное хозяйство лично свободных почти без исключения крестьян аграрных областей. Поэтому буржуазное развитие здесь имело прочную основу, а товарный сектор в своей значительной массе был втянут в него и все больше подчинялся закономерностям его развития. Совсем иная картина была в России. Торжество крепостничества означало и торжество натурального хозяйства в деревне. Реализация излишков с.-х. продукции составляла привилегию крепостников-помещиков, а доходы от нее шли на их паразитическое, непроизводительное потребление. Рынка свободной рабочей силы не существовало, а «вольный» наем, так где он и встречался, носил принудительно-кабальный характер и обычно завершался формальным закрепощением. В таких условяих возникавшие отдельные мануфактуры капиталистического типа были обречены на изоляцию и прозябание, часто на эволюцию в посессионные и крепостные вотчинные мануфактуры. «Новые явления» работали не на капитализм, а на консолидирующееся крепостничество. Сама «буржуазия», даже в лице ее верхушки, по свидетельству С. М. Троицкого, во второй половине XVIII в. лишь для себя просила личного освобождения (стр. 145). Что же общего в социально-экономическом развитии России XVI—XVII вв. и Нидерландов, которые совершили в этот период пусть ограниченную по своему историческому значению, но тем не менее первую победоносную в истории человечества раннюю буржуазную революцию? Очевидно, что это разные типы исторического развития, со специфическим в них преломлением общих закономерностей исторического процесса. В основном в том же направлении, как и в Нидерландах, но со своей спецификой и нюансами шел процесс в Англии и во Франции. Не мог быть Воднотипным при таких вариантах и абсолютизм. Это не исключает, что внутри таких типов нет «национальных» особенностей, как полагают А. М. Давидович и С. А. Покровский (стр. 62). Важно сходство в основе, которая у испанского и восточноевропейского абсолютизма была более сходной, чем у испанского и английского. И дело тут не в том, что испанский абсолютизм, в отличие от русского не проводил централизаторской, меркантилистской и т. д. политики. Испанский абсолютизм тоже это делал, особенно на первой стадии. Но, как подчеркивал К. Маркс, помимо всего прочего, испанский абсолютизм нашел в Испании «материал, по самой своей природе не поддающийся централизации» 8. Не было ли такового и в России, особенно в ее окраинных областях?

Второй общий вопрос. У некоторых историков СССР сохраняется еще метод решения вопросов по принципу: общесоциологический вывод страноведческое его преломление; понятие о мировом процессе, как процессе в сумме государств, а не в рамках мировых систем феодализма и капитализма; простой процесс эволюции, вне понятия о его особых стадиальных закономерностях. Представление, согласно которому, в частности, то, что В. И. Ленин говорил о пореформенной эпохе, полностью может быть применено, «опрокинуто» и в XVII в.

Но это совсем не так. Ряд западноевропейских стран прошел мануфактурный период генезиса капитализма в его спонтанном варианте, т. е. не испытывая влияния со стороны более высокоразвитых форм капитализма. И в то время закономерности складывания последнего воспринимались как сумма страноведческих вариантов, отвечавших потенциальным запросам современного им общества. Гораздо более осложненно проходили эти процессы в странах, вступивших с запозданием, по тем или иным причинам, на путь буржуазного развития. Они имели дело с уже складывавшейся или сложившейся мировой системой капитализма, с разложением феодализма как системы в его общеевропейском масштабе, с уже готовыми формами производства, государства, идей и т. д., которые не нужно было изобретать, а можно было заимствовать и приспособить так или иначе к условиям и запросам господствующих слоев и купечества своих стран и т. п. И влияние капитализма в них, помимо внутреннего процесса, сказывалось и в такой отраженной форме, как общее разложение системы феодализма и зарождение, развитие мировой системы капитализма. И эти «внешние» влияния (в аспекте страноведческом) воспринимаются как «внутренние» в рамках системы и взаимоотношения составных ее

7 С. М. Троицкий. Указ. соч., стр. 144. По словам автора, указы XVII—XVIII вв лишили «крестьян последних остатков хозяйственной самостоятельности, крепостное право в большинстве районов Европейской России стало напоминать рабство». 8 * К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 10, стр. 432.

частей. Промышленный переворот, создавший адекватную техническую базу для подымающегося капитализма, способствовал тому, что капитализм превратился в мировую систему, господствующую в Европе и определяющую в мировом масштабе. В этих условиях, ставший могучим капитализм, по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, под страхом гибели, принуждает «все нации принять буржуазный способ производства» 9. В странах второго типа складывается особая ситуация: еще в рамках политического господства класса феодалов (крепостников) капитализм может значительно ускорить темп своего развития и даже стать доминирующей экономической силой, а абсолютизм должен помогать этому, рискуя иначе потерять страну. Возрастает удельный вес политической надстройки, деформируются и присущие абсолютистским государствам классовые конфликты.

При спонтанном варианте буржуазия могла отстоять свое существование и взять политическую власть только в огне ранних буржуазных революций трансформационного типа (знаменующих переход к новой, капиталистической формации) или быть обре ченной на жалкое прозябание, маразм, а то и гибель. В государствах второго типа н новых условиях, и только благодаря им, возникает возможность их социальноэкономической эволюции к капитализму под эгидой абсолютизма. Ободренная этой пер спективой, но напуганная силой растущего современного пролетариата буржуазия го това идти на политический компромисс с абсолютизмом, в силу чего для последнего, н только на этой стадии, открывается возможность эволюции к буржуазной конституционной монархии, мирным путем, или в ходе политических революций форма ционного типа и т. д. 10

В этой связи дефиниция абсолютизма, предложенная А. Я. Аврехом, как монархии эволюционирующей в буржуазно-конституционном направлении, представляется привя занной лишь к русскому материалу или, по крайней мере, к абсолютизму второго типа Отсюда же у него имеет место и ее сверхмерное порою «обуржуазивание», вплоть до ут верждения, что капитализм не создает ничего принципиально нового по сравнению абсолютистским государством (стр. 95). Известно, однако, что он создает и буржуазны республики, и тоталитарные режимы и т. д.

Наконец, о крестьянстве и абсолютизме. Тезис о том, что крестьянство является со циальной опорой абсолютизма, мне кажется обоснованным лишь в той общей форме в какой опорой абсолютизма являются «феодальные сословия» вообще (на что обра щают внимание А. М. Давидович и С. А. Покровский) 11, ибо при отсутствии феодализ ма (определенной стадии его развития), класса феодалов и зависимого от них кресть янства, сословия горожан, абсолютизм, как феодальная по своей сути монархия, не мо жет ни возникнуть, ни существовать. Но здесь нужно уточнить также, о каком кресть янстве идет речь. Феодальное крестьянство западноевропейских стран периода позднег феодализма (до совершения в них ранних буржуазных революций) не равнозначн крестьянству абсолютистских государств второго типа, особенно после проведения в ни аграрных реформ XIX в., в условиях развитого капиталистического производства товар ное хозяйство может становиться разновидностью первого. Независимо от того даже применяет тогда крестьянин наемный труд или нет, как подчеркивал В. И. Ленин, «под эту категорию подходит всякий мелкий, покрывающий свои расходы самостоятельных хозяйством, товаропроизводитель при том условии, что общий строй хозяйства основа на ...капиталистических противоречиях...» 12. А это придает такому крестьянину уже об лик «мелкого агрария» со всеми вытекающими из этой его новой сущности социальны ми, политическими и т. п. последствиями (в том числе и его отношением к политическо надстройке). Эту качественную разграничительную линию, видимо, нужно всегда учиты вать. Нет крестьянства вообще, есть крестьянство феодального, буржуазного и т. д. об

щества.

9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 428.

10 Подробнее об этом см. А. Н. Чистозвонов. Понятие и критерии обратимост и необратимости исторического процесса. «Вопросы истории», 1959, No 5. " А. М. Давидович, С. А. Покровский. О классовой развития русского абсолютизма. «История СССР», 1969, No 1.

12 В. И. Ленин. ПСС, т. 3, стр. 308.

сущности и этапа

ОБ ОЦЕНКЕ СТРЕЛЕЦКОГО ВОССТАНИЯ 1682 г.

(По поводу монографии В. И. Буганова «Московские восстания конца XVII в.». М., 1969)

Недавно опубликованная монография В. И. Буганова по замыслу автора должна в корне изменить традиционные представления о стрелецких восстаниях конца XVII в. Именно поэтому она заслуживает обстоятельного разбора.

Основной вывод В. И. Буганова состоит в том, что стрелецкие выступления в 1682 и 1698 гг. являлись народными движениями. Подобная оценка стрелецких выступлений в советской историографии не является новой. Нечто близкое к тому, что пишет В. И. Буганов, было высказано А. Н. Штраухом еще в 1928 г. «Говоря об этих не признанных“ революциях XVII века, писал А. Н. Штраух, — мы имеем прежде всего в виду историю т. н. „первого стрелецкого бунта“, события, которое, как мы постараемся доказать ниже, было отнюдь не эпизодом династической борьбы, а самостоятельным и весьма своеобразным моментом „классического века народных движений в России“, — единственной революцией в государственном центре, приведшей к фактическому захвату власти на длительный срок вооруженными силами демократической части посада» 1. Приведем высказывания на этот счет В. И. Буганова: «Московское восстание 1682 г.- - одно из звеньев в цепи народных движений второй половины XVII в. Оно продолжает линию борьбы различных слоев народа с гнетом формирующегося российского абсолютизма» (стр. 362). «Участники Московского восстания 1682 г. приняли эстафету борьбы с классовыми врагами от повстанцев середины столетия,,, Медного бунта“ 1662 г., второй крестьянской войны в России» (стр. 417). «Стрелецкое восстание 1698 г. - прямое продолжение дела восставших 1682 г. — явилось последним крупнейшим антифеодальным движением XVII в. Его участники передали эстафету борьбы угнетенных с угнетателями повстанцам начала XVIII в.» (стр. 414). «Московские восстания 1682 и 1698 гг. продолжают линию классовых выступлений народных масс предшествующего времени и находят свое продолжение в классовой борьбе начала XVIII в.» (стр. 421). Из сопоставления высказываний можно сделать вывод, что если не принимать во внимание термина А. Н. Штрауха «революция», имевшего широкое распространение в литературе тех лет, то оба автора считают стрелецкий

1 А. Н. Штраух. Стрелецкий бунт 1682 г. М., 1928, стр. 9.