63

,

62

династию Рюрика не со скандинавами, а с балтийскими славянами Аргументация этих исследователей была, как правило, счень наивной, отражая уровень науки того времени, почему и подверглась серьезной критике а затем и исчезла со страниц исторических трудов; вместе с тем был забыт и сам тезис о балтийско-славянской колонизации. Однако | в 1922 г. в защиту этого тезиса выступил с блистательной, по нашему мнению, статьей Н. М. Петровский, который привел массу новых и очень серьезных аргументов, никем пока не оспоренных и, более того, находя -| щих подтверждение в ряде исследований 64. Н. М. Петровский обратил внимание на некоторые особенности языка балтийских славян. К их числу относится широкое распространение в Новгороде имен на -ята, -ата (типа Гостята, Вышата, Петрята и т. д.), западнославянские Ян (Иван), Матей (Матвей), Варфоломей (Бартоломей) и т. п., переход «о» в «во» (Ореховец - Вореховец), Микула (вместо Николай) и многие другие словоупотребления, не встречающиеся на юге и распространенные только у балтийских славян и новгородцев

65

Допустимо предположить, что все эти новгородизмы

-

плод контакта словен с местным неславянским населением. Но все дело в том, что указанные фонемы встречаются и в славянской среде, но не на Руси, а в Польше, у балтийских славян, что и заставило многих исследователей считать новгородцев потомками балтийских славян. В Новгороде следы культуры балтийских славян известны и в археологических материалах: так, конструкция вала 1116 г. в Детинце, раскопанная недавно, имеет точные аналогии только у балтийских славян и совершенно неизвестна на Днепре 66.

Следовательно, все эти новгородизмы, хотя и не принесены с Днепра. тем не менее являются славянскими по своему происхождению. Каким же образом балтийские славяне оказались в Новгороде? Заметим, что речь идет именно о балтийско-славянском контингенте новгородского населения, а не о заимствовании новгородцами у балтийских славян отмеченной специфики своей культуры в процессе торговых или политических связей, что представляется невероятным. Такая постановка вопроса заставляет вспомнить важную особенность летописного рассказа о рас

селении славян.

Среди племен, образовавшихся из пришедших на средний Днепр слзвян, не упоминаются кривичи 67. Случайность? Но, если мы обратимся к второму перечислению «славянского языка» (т. е. народа, пришедшего с Дуная) 68, то снова среди племен, составляющих этот «язык», не найдем кривичей. Нет среди этих племен и радимичей с вятичами, о ляшском (польском) происхождении которых прямо говорит летопись 69 К сожалению, о происхождении кривичей она молчит. Иногда ее слова о местах проживания кривичей переводят как свидетельство происхождения кривичей от полочан, пришедших с Дуная, и поэтому считают, что, говоря о полочанах, летописец имеет в виду и кривичей 70. Прочтем это

62 М. Т. Каченовский. О времени и причинах вероятного переселения славян на берега Волхова. «Уч. зап. Московского университета», 1834, No 9; С. Гедеонов Варяги и Русь, т. 1—2. СПб., 1876, и мн. др. 63 См., напр., И. Первольф. Варяги, Русь и балтийские славяне. ЖМНП, ч. 142, СПб., 1877.

64 Н. М. Петровский. О новгородских «словенах». ИОРЯС, т. 25, Пг., 1922, 65 Более подробную сводку см.: В. Б. Вилинбахов. Балтийские славяне

Русь. «Slavia occidentalis», т. 22, 1962, стр. 253—276.

66 М. Х. Алешковский. Новгородский детинец 1044—1430 гг., стр. 15.

67 <<Повесть временных лет», ч. 1, стр. 11.

68 Там же, стр. 13.

69 Там же, стр. 14.

70 С. М. Середонин. Историческая география, стр. 138.

место: «... а другое на Полоте, иже полочане. От них же кривичи, иже седять на верх Волги, и на верх Двины, и на верх Днепра, их же град есть Смоленск, ту де бо седять кривичи. Также север от них»7. Если последнюю фразу о северянах переводить так же, как и фразу о кривичах, то получится, что северяне произошли от кривичей, а эти последние от полочан, что невероятно. Летописец просто хочет сказать, что на север и восток от полочан живут кривичи, а далее от кривичей ряне.

-севе

Итак, кривичей нет в летописных перечислениях племен славянского языка, пришедших с Дуная. Значит ли это, что кривичи - вообще не славяне? Если не знать о балтийско-славянском контингенте населения Новгорода, если не связывать кривичей с культурой длинных курганов, распространившихся от Пскова на юг, к Смоленску, с VI по X в. 72, если не помнить о радимичах и вятичах, которых также нет в летописном перечислении славянского языка, но которые, по летописи, происходят от ляхов, то, пожалуй, кривичей и можно было бы признавать неславянами, тем более, что их имя происходит от имени литовского бога Криве, а культура длинных курганов не имеет чисто славянского облика. Но если все это знать и учесть, что балтийские славяне в своем движении с запада на восток должны были пройти через неславянские массивы племен и осесть среди этих массивов, подпав под влияние их культуры, то неизбежно следует признать кривичей славянами и считать их одними из первых поселенцев в Новгороде 73.

Длинные курганы встречаются в Новгородской земле, есть они и в нескольких десятках километров от Новгорода, так что население, оставившее эти курганы, в любом случае оказывается и среди поселенцев, основавших город на Волхове. Связывать этих поселенцев с Людиным поселком возможно не только путем исключения, но и потому, что главная улица древнего Людина конца называлась Прусской, т. е. этнонимом, перенесенным в Новгород волной миграции с запада. Любопытно, что позднейшая новгородская традиция сохранила воспоминание об одной из прародин новгородцев, когда в легенде о призвании князя устами новгородского старейшины Гостомысла отправляла послов за князем «в Прусскую землю, в город Малборк» 74.

Нет нужды так же подробно останавливаться на характеристике третьего члена федерации — контингента угро-финнов. Их археологические следы в городе уже отмечены выше. Отметим лишь одно важное обстоятельство. В. Н. Бернадский убедительно показал, что копорские князья и карельские валиты принадлежали к сословию новгородских великих бояр, избираясь на высшие магистратские должности в Новгороде 74. Исследователь сделал из этого заключение, что «и в XIV в. ряды Новгородского боярства пополнялись за счет феодализирующейся племенной знати» 76. Нам такой вывод представляется невероятным: боярство Новгорода было аристократической кастой и, следовательно, не пополнялось. Отсюда очевидно, что угро-финская племенная знать с самого начала была компонентом новгородской аристократии. Этнонимическое значение названия Неревского конца уже отмечено выше.

71 «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 13.

72 В. В. Седов. Кривичи. «Советская археология», 1960, No 1.

73 Выдающийся археолог А. А. Спицын считал первых поселенцев в Новгороде «славянами-кривичами», видимо, исходя из широкого распространения в Новгородской земле кривичских курганов. См. «Записки РАО», т. ХІІІ. СПб., 1913, стр. 356. 24 ПСРЛ, т. VII. СПб., 1856, стр. 231.

75 В. Н. Бернадский. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.- Л., 1961. CTD. 120-123, 157, 158.

76 Там же, стр. 158.

Обратимся теперь к тому тексту легенды о призвании варягов, который сохранился в новгородском летописании. Это не первоначальный вид текста, возникшего в Киеве в 1070-х годах, а затем вошедшего в «Повесть временных лет» и в ее составе включенного в новгородский свод Мстислава около 1116 г. Впоследствии этот первоначальный текст под-| вергся новгородской переработке с помощью редакторского текста «Повести временных лет» 1119 г., попавшего в Новгород в конце 1220-х годов и использованного при составлении владычного свода Антония 77 Так или иначе, перед нами новгородская версия легенды о призвании варягов. Рассмотрим эту версию и выясним, чем она отличается от киевской и в какой мере эти отличия приближают ее к действительности тех лет, когда Новгород еще только начинался.

78.

H

«Въ времена же Қыева и Щека и Хорива новгородстии людие, рекомии Словени, и Кривици, и Меря: Словене свою волость имели, а Кривици свою, а Мере свою; кождо своим родом владяше; а Чюдь своим редом; и дань даяху Варягом от мужа по белеи веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху Словеном, Кривичем, и Мерям и Чюди. И въсташа Словене и Кривици и Меря и Чюдь на Варягы, и изгнаша яза море; и начаша владети сами собе и городы ставити. И въсташа сами на ся воевать, И бысть межи ИМИ рать велика И усобица, въсташа град на град, и не беше в них правды. И реша к себе: „князя поищем, иже бы владел нами и рядилъ ны по праву“. Идоша за море к Варягом и ркоша: „земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да поидете к нам княжить и владеть нами“. Изъбрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе старейшии в Новегороде, бе имя ему Рюрик, а другын седе на Белеозере, Синеус; а третеи в Изборьске, имя ему Трувор. И от тех Варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля;| и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска» Сразу видим, что если киевская версия приписывала основание Новгорода Рюрику, то, по новгородской версии, Новгород уже существовал. когда призвали Рюрика. И призвали его сами новгородцы, «рекомии Словене, Кривици, Меря». Новгородцами, киевлянами, смолянами и т. д. Е XI—XIII вв. всегда называли только самих горожан, а не жителей всей земли; поэтому из приведенного текста легенды вытекает, что новгородский летописец, переделывая киевскую версию, в которой ни о каких нов городцах речи не было, считал словен, кривичей и мерян жителями од ного города, новгородцами. Таким образом, наша гипотеза о смешанном этническом составе населения Новгорода получает неожиданную поддержку со стороны новгородца начала XIII в., а если принять версию А. А. Шахматова о первоначальности текста Новгородской летописи по отношению к Ипатьевской и Лаврентьевской, то окажется, что с самог начала считалось, что славяне, кривичи и меряне это жители первоначального Новгорода. Однако согласиться с А. А. Шахматовым нельзя хотя бы потому, что слова о словенах, кривичах и мерянах выглядят как вставка в текст о платящих дань новгородцах. Если слова о племенах убрать из новгородского текста, то сообщения о новгородцах и дани сое динятся в одно предложение. В киевском тексте такого противоречия нет поскольку нет слов о новгородцах, а сначала сказано о северных племе нах и об уплате ими дани варягам под 859 г., а затем под 862 г. Этот рассказ продолжается и о северных племенах говорится в третьем лица как о «них». Однако киевский текст это не текст автора «Повести вре

77 М. Х. Алешковский. Новгородский летописный свод конца 1220-х гг. Сбор ник «Летописи и хроники памяти А. Н. Насонова» (в печати).

78 НПЛ, стр. 106.

менных лет», а текст его редактора 1119 г., который разбил первоначальный рассказ автора на годы, почему сейчас в киевском тексте под 862 г. фраза начинается с соединительного союза «и» и в ней племена названы в третьем лице 79.

--

Так ли уж неправ был новгородец XIII в., когда он представлял себе словен, кривичей и мерю городскими жителями, новгородцами? Попытаемся, отрешившись от его текста, проанализировать киевский рассказ и представить, что речь в нем идет не о городских жителях • словенах, кривичах и мерянах, а о населении бескрайних просторов севера Восточно-Европейской равнины. Итак, эти просторы входят в федерацию племен, славянских и неславянских. Но у федерации должна быть какая-то столица? Новгородец начала XIII в. разумно видит в такой столице Новгород. Далее, если федерация изгоняет варягов, то из этого следует предполагать необычайное единство действий жителей бескрайних просторов, единство, возможное только в том случае, если представители этих племен живут в одном центре. Таким центром новгородец и считает Новгород.

Если признавать верными слова киевской версии о том, что словене, кривичи и меря имели свои волости, т. е. жили отдельными и отграниченными друг от друга племенами, то такое предположение встанет в противоречие с нашими современными представлениями об исключительной чересполосице славянского и неславянского населения на всем пространстве Севера. Можно ли говорить, зная об этой чересполосице, что в рассматриваемое время существуют отдельные племенные образования, причем в одних случаях смешанное население называется словенами, а в других — мерей? Если же представить себе, что в Новгороде несколько контингентов населения пока еще не объединены по этническому признаку, о чем и говорит нам топонимика древнего города, то словен, кривичей и мерю следует понимать не как сельских жителей, а как горожан. И снова новгородец ближе к истине, чем киевский летописец, понявший легенду о Новгороде на свой лад. Ведь в Южной Руси действительно существовали отдельные «племена». Добавим только, что это были этнически однородные «племена» полян, дреговичей, северян, а не смешанное население северных пространств.

Далее, известно, что в X—XI вв. дань варягам шла именно с Новгорода, а не со всей его земли, и платили эту дань сами новгородцы. А по киевской версии выходит, что варяги собирали эту дань с разных племен, с сельского населения, так, как ее собирали киевские князья и их дружинники. И опять выходит, что новгородец более прав, считая, что дань взималась с Новгорода.

Представим себе, далее, что эти племена изгнали варягов и между ними начались распри. Казалось бы, что эти распри должны неизбежно привести к распаду федерации, к отделению племен друг от друга, к образованию их центров. Однако федерация почему-то не распадается. Напротив, враждующие роды принимаюг совместное решение призвать нового варяжского князя, который правил бы этой федерацией «по празу». И снова прав наш новгородец, когда он считает, что подобные действия, подобная сплоченность могли быть проявлены словенами, кривичами и мерянами только в том случае, если они были не отдельными племенами, а отдельными частями одного города, которые уже не могли разойтись, а вынуждены были развиваться вместе и потому не нашли иного выхода, как в призвании князя, облеченного задачей примирить враждующие стороны.

79 «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 18; ПСРЛ, т. 2, изд. 2, стлб. 14.

«И всташа град на град», — пишет новгородец вместо слов киевлянина о том, что «вста род на род». Но ведь мы уже знаем, что Новгород первоначально состоял из нескольких городов. Не о них ли и говорит нам новгородская версия? Тем более, что трудно представить себе, зачем надо было воевать племенным центрам, если бы они существовали в удалении на сотни километров один от другого. Им проще было бы разойтись, а не воевать за призрачную власть в расползающейся федера

ции племен.

Но Новгород, его крепость, возник позже городов его предшественников. Факт его возникновения, на наш взгляд, также стал составной частью новгородской летописной версии. В киевском рассказе просто говорится, что, выгнав варягов, племена «почаша сами в себе володети», а в Новгородской летописи к этому прибавлено: «и городы ставити». Следовательно, правление варягов тормозило градостроительство; варягам города не были нужны, им нужна была дань. Наоборот, их изгнание привело к необходимости или сделало возможным такое градостроительство. И не в этот ли момент и был построен первоначальный Новгород на левом берегу Волхова как символ нового единства всех городских поселков на Волхове, единства, которое, однако, не привело к установлению местной власти выбранного «из себя» князя, а повлекло лишь его призвание из варягов? Если под этими городами понимать не Новгород, а Псков, Полоцк, Смоленск и Ростов, то, во-первых, появление гаких городов привело бы к распаду федерации, а варяги не были бы призваны; во-вторых, если бы эти города уже существовали к моменту призвания варягов, то их князья сели бы не в не известных никому Изборске и Белоозере, а в Пскове и Ростове; в-третьих, в первоначальном тексте легенды в Ипатьевской летописи сохранилось сообщение о том, что Рюрик не просто раздал своим мужам волости, но это было сделано с условием «и городы рубити», а сами такие города перечислены: Полоцк, Ростов и Белоозеро 80. Их, следовательно, не было до призвания варягов, поэтому сведения легенды об Изборске и Белоозере (в котором археологам не удалось найти города Х в.) явно сочинены в XI в.

Как видим, новгородская версия начала XIII в. о происхождении Новгорода резко отличается от первоначальной киевской записи не только «удревнением» существования Новгорода, не только утверждением его независимого от князя происхождения, но и такими деталями, которые исправляют неверное представление киевского летописца о какой-то группе племен, способной, несмотря на разъединяющие их огромные пространства, сплоченно действовать против варягов, сплоченно призывать их снова, сооружать свои собственные города не затем, чтобы единиться, а чтобы снова объединиться и т. д.

разъ

Картина событий, по киевской версии, необычайно противоречива с точки зрения наших представлений о смешанном этническом составе населения лесного севера. Напротив, новгородская версия, сводя все эти события к территории одного города, к его бурлящей политической жизни, устраняет и объясняет противоречия киевского текста. Мы не знаем, явилась ли эта переработка результатом использования каких-либо местных источников, в частности, того самого предания, которое, попав в Киев, было неправильно переосмыслено тамошним летописцем, исходившим из своих представлений о южнорусских консолидированных «племенах», имевших и свои «грады», и своих князей, или же такая переработка была определена знакомой новгородцу политической и этнической картиной жизни его города в начале XIII в.

80 ПСРЛ, т. 2, изд. 2, стлб. 14