Ж. Лефевр доказал в своем исследовании, что желания и требования кретьян не были осуществлены в полной мере в ходе Французской революции 21.

Этот вывод подтверждается новыми фактами и является исходным в цепи рассуждений советского историка А. В. Адо об аграрных итогах французской революции XVIII в. Крестьянам удалось добиться «радикального разрушения всей феодальной структуры земельной собственности, полного уничтожения сословной неравноправности и остатков внеэкономического принуждения», но эгалитарные требования крестьян осуществлены были далеко не полностью даже в якобинский период, а с учетом результатов контрреволюционного наступления становится очевидным, что им не удалось добиться «радикального дробления крупного землевладения» 22. Именно сосуществование крупного землевладения и мелкой крестьянской собственности, теперь уже на буржуазно-правовой основе, предполагало крестьянскую земельную нужду. Таким образом, исходной точкой капиталистической эволюции не было мелкое крестьянское хозяйство в чистом виде и некоторые негативные с точки зрения темпов и форм капиталистического прогресса черты социально-экономического развития послереволюционной Франции следует связывать не с тем, что «мелкие и мельчайшие крестьяне сумели навязать буржуазной революции (как склонны думать некоторые современные французские исследователи), а с тем, чего они не смогли добиться, борясь за расширение и укрепление своего хозяйства» 23.

В первой половине XIX в. наблюдалось возрастание цены земли и земельной ренты, «ножницы цен» в XIX в. (номинальные оптовые цены) за исключением 40-х и 50-х гг. были раскрыты в пользу сельского хозяйства 24. В значительной степени это неблагоприятное для промышленности соотношение цен было результатом сосуществования крупной и мелкой земельной собственности.

Переход к «свободному крестьянскому землевладению» в ходе французской революции был явлением глубоко прогрессивным: радикальная ломка структуры феодального общества обеспечивала прочную и широкую основу для развития капитализма и индустриализации, более приемлемый для крестьянства путь капиталистической эволюции.

Вывод о неэффективности аграрных преобразований для процесса индустриализации Гершенкрон пытается подкрепить ссылкой не только на пример Франции. «Исторически зарегистрированным фактом,— пишет он, — является то, что французская и русская революции зашли далеко в удовлетворении желаний крестьянства и что, делая так, они поставили серьезные препятствия на пути последующего промышленного развития» («Преемственность в истории», стр. 280). Под русской революцией Гершенкрон в данном случае имеет в виду Октябрьскую революцию 1917 г., удовлетворившую требования крестьян в вопросе о земле. Итак, мы переходим к рассмотрению проблем экономической истории России (до и после революции), которая более, чем история какой-либо другой страны, привлекает внимание Гершенкрона.

21 Жорж Лефевр. Аграрный вопрос в эпоху террора (1793—1794). Пер. с франц Ред. и вступит. ст. П. П. Щеголева. Л., 1936.

22 А. В. Адо. К вопросу об аграрных итогах французской буржуазной революции конца XVIII в. — «Вестник Московского университета. История». 1968, No 1, стр. 36, 38, 39-48, 49.

23 Там же, стр. 51.

24 Ю. Г. Трунский. Эволюция французской деревни в эпоху империализма. В кн. «Проблемы всеобщей истории». Вып. 1. Казань, 1967, стр. 148; его же. Основные тенденции эволюции французской деревни с середины XIX в. до середины ХХ в. Автореф. докт. дисс. М., 1970, стр. 19.

3. Гершенкрон об экономическом развитии России

В истории дореволюционной индустриализации России Гершенкрон выделяет два этапа, водоразделом между которыми является революция 1905—1907 гг. Для первого этапа в соответствии с высокой степенью отсталости -характерно сильное государственное воздействие на процесс индустриализации, для второго-уменьшение роли государства, выдвижение на первый план деятельности банков. Исходным пунктом в анализе Гершенкрона является реформа 1861 г. Он прослеживает взаимосвязь между особенностями отмены крепостного права в России и особенностями процесса индустриализации. Здесь мы снова сталкиваемся с настойчивым отрицанием значения радикальных аграрных преобразований для индустриализации и апологией того развития, которое имело место.

В соответствии с распространенным среди буржуазных ученых Запада подходом и собственным неприятием материалистического понимания истории Гершенкрон рассматривает реформу 1861 г. как образец типичного для экономической истории России «примата политики»инициативы правительства в экономическом развитии страны. Отмена крепостного права, по его мнению, имела политическую первопричину: «избежать взрывов крестьянского насилия, угрожающих режиму катастрофическими последствиями». Гершенкрон, конечно, учитывает «экономический урок» поражения в Крымской войне, но считает «неправдоподобной» любую модель, отводящую роль первопричины «безличным экономическим процессам» («Преемственность в истории», стр. 146). Он ставит под сомнение марксистское положение о несовместимости крепостничества с ростом сельскохозяйственного производства и преимуществе свободного труда над крепостным (там же, стр. 141).

При этом Гершенкрон ссылается на работу П. Струве и фактиче ски разделяет взгляды этого представителя либеральной буржуазной историографии. И для Струве, и для Гершенкрона характерна постановка в центр внимания судеб помещичьего хозяйства при рассмотреНИИ экономических предпосылок отмены крепостного права. Так, П. Струве на вопрос, был ли вольнонаемный труд выгоднее барщинного перед отменой крепостного права, отвечает отрицательно и полагает, что «крепостное хозяйство как таковое экономически не созрело к своей отмене в 1861 году» 25. Барщинный труд мог быть и был выгоднее для помещика (а именно в этой плоскости ставит вопрос Струве), чем труд вольнонаемный, ибо, пользуясь крепостным трудом, он имел минимальные производственные издержки, но это не означает, что он был выгоднее с точки зрения общества. Нельзя ответить на вопрос об экономической подготовленности или неподготовленности отмены крепостного права, не выяснив, помещичье или крестьянское хозяйство было производительнее. П. Струве заявлял, что «русский крестьянин-земледелец плохой сельскохозяйственный предприниматель» 26. Так ли это на самом деле?

В. И. Ленин убедительно опроверг положение буржуазной историографии об экономическом превосходстве помещичьего хозяйства, о процветании крепостного хозяйства к моменту реформы 27. В советской историографии последних лет вопрос о соотношении помещичьего и крестьянского хозяйств в предреформенной России (по удельному весу в хо 35 Петр Струве. Крепостное хозяйство. Исследования по экономической истории России в XVIII и XIX вв. [СПб.], 1913, стр. 103—104, 137, 154.

* Там же, стр. 83.

" См. В. И. Ленин. ПСС, т. 20, стр. 173; т. 3, стр. 183—246 (гл. III книги «Развитие капитализма в России»).

зяйстве страны и по экономической эффективности) был тщательно разработан И. Д. Ковальченко. Хотя товарность крестьянских хозяйств была ниже, чем помещичьих, последние, по расчетам И. Д. Ковальченко, при явном завышении товарности помещичьих хозяйств давали лишь 53,5% товарного хлеба. Поэтому, несмотря на высокую степень эксплуатации (для работы на себя у крестьян в барщинной деревне оставалась 1/3 рабочего времени), производительность труда в земледельческом производстве помещичьих крестьян была намного выше, чем в хозяйстве помещиков 28.

Именно потому, что крепостное право препятствовало становлению мелкотоварного производства (в барщинной деревне) и превращению его в капиталистическое (в оброчной деревне) как наиболее прогрессивным процессам в земледельческом производстве (в отношении промышленности это вне сомнений и для Струве, и для Гершенкрона), оно и было тормозом в развитии производительных сил. Ролью крестьянского хозяйства в экономике страны и объясняется невозможность освобождения крестьян без земли по реформе 1861 г. Сохранение крестьянского хозяйства «как самостоятельной формы общественного производства» означало, что основы для перехода на буржуазно-крестьянский («американский») путь капиталистической эволюции не были устранены 29.

В своем нежелании видеть экономические основы реформы А. Гершенкрон не замечает диалектической взаимосвязи между экономическими и политическими факторами. Борьба крестьян против помещиков — важнейшая составная часть революционной ситуации — и была олицетворением этой взаимосвязи. Попытка Гершенкрона поколебать позиции исторического материализма в анализе причин реформы 1861 г. оказывается совершенно несостоятельной: диалектика истории такова, что противоречия в развитии экономики выливаются в классовые столкновения, в акты политической борьбы. У Гершенкрона совершенно выпадает борьба в связи с реформой, хотя он и отмечает, что лишить дворянство земли значит лишить императорскую власть социальной базы («Преемственность в истории», стр. 160-162).

При объяснении особенностей реформы 1861 г., в отличие от советских историков, связывающих их с тем, что революционный лагерь не оказался достаточно сильным, чтобы навязать свои условия, Гершенкрон делает акцент на экономической целесообразности длительного процесса прекращения крестьянских обязательств помещику. «Все основные черты реформы,- пишет Гершенкрон,

Несоответствие наделов,

высокий уровень обязательств, ограничения крестьянской мобильности — служили тому, чтобы смягчить удар реформы на экономику. Другое дело, что подушка была скроена слишком большой и набита слишком обильно, и не была отнята, когда ее душащее и подавляющее воздействие на пациента стало, несомненно, очевидным» (там же, стр. 198).

Гершенкрон стремится проследить, каким образом характер акта 19 февраля 1861 г. обусловил особенности российской индустриализации. Отмечая благоприятствовавшее ей изменение «юридического статуса» крестьянина, он, с другой стороны, справедливо заключает: «Слабость крестьянского хозяйства как источника спроса на промышленные товары и трудности в предложении труда для промышленности были естественными следствиями, которые в свою очередь должны были повлиять на характер индустриализации страны» (там же, стр. 198).

28 И. Д. Ковальченко. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX века. М., 1967, стр. 106, 337, 339—340, 384. 29 Там же, стр. 383-385

Однако анализ последствий реформы он подчиняет доказательству тезиса о ненужности радикальных аграрных преобразований. Он полагает, что «сотрясение от аграрной реформы увеличивает напряжение сверх предельного и подталкивает процессы значительных промышленных изменений задолго до того, как реформа проявляет свое действие, и полностью достигаются те результаты, которые так часто рассматриваются как предпосылки индустриализации» (там же, стр. 152).

Итак, налицо идеализация имевшего место развития и даже пережитков крепостничества, сохранение которых для Гершенкрона куда предпочтительнее революционной встряски, ибо гарантирует «стабиль

ность»...

Развитие обеспечивается в таком случае за счет уже знакомых нам «заменителей» недостающих предпосылок. В пореформенный период заменой недостаточного внутреннего рынка была бюджетная политика правительства («Экономическая отсталость», стр. 126). Известно, что роль государства в индустриализации России в 90-е годы была действительно велика: и в финансировании ее, и в обеспечении спроса для промышленности через систему казенных заказов. При этом основное бремя несло крестьянство. В связи с этим Гершенкрон дает развернутую и противоречивую оценку роли общины в индустриализации. В первом сборнике он указывает на неубедительность аргументов в пользу сохранения общины в условиях быстрой индустриализации (там же, стр. 132-133). Во втором сборнике он по сути дела пересматривает традиционную и свою собственную оценку роли общины. Полагая, что советская историография по этому вопросу лишь повторяет «словопрения 1890-х годов», тогда как нужно взглянуть с позиции второй половины ХХ в., Гершенкрон приходит к выводу о «поддержании архаической формы» землевладения и землепользования как «стратегическом факторе» в промышленном развитии России конца прошлого столетия («Преемственность в истории», стр. 209—210).

Гершенкрон видит в общине важное условие успеха первого индустриализационного рывка. Сохранение общины ограничивало приток рабочей силы в промышленность и препятствовало мобилизации земли? Да, но все это, говорит он, перекрывается значением того контроля над деревней, который обеспечивала община, причем община, стесненная контрреформами 1890-х годов. «Институт сильного земского начальника гораздо более соответствовал духу освободительного законодательства, чем первоначально вынашиваемая идея предоставления сельским жителям административных, а также судебных функций на низшем уровне. Это было бы возможно в индустриализации, подталкиваемой (pulled along) растущим спросом процветающего крестьянства. Не очень вероятно, чтобы такая индустриализация случилась в России при любых обстоятельствах, но менее всего после реформы 1861 г., в том виде, в каком она была осуществлена. Индустриализация, которая напрягала политическую стабильность до предельного напряжения, рухнула бы на своих первых стадиях без сильной власти правительства, которое изумительно долго преуспевало в сдерживании проявлений крестьянского недовольства в границах терпимого» (там же, стр. 216).

В этой цитате весь Гершенкрон с его симпатиями и антипатиями. Он верно фиксирует такую особенность в процессе индустриализации как использование сильной полицейской власти над общинами для взимания налогов и сдерживания недовольства крестьянства. Но когда он говорит о том, что правительство «изумительно долго преуспевало» в сдерживании крестьянского недовольства, от его «беспристрастия» не остается и следа. Казалось бы, попытка оценить прошлое с позиции се13 История СССР, No 2

t

редины XX в. должна привести исследователя к выводу о том, что мучительное для трудящихся масс развитие с консервацией пережитков феодализма является уроком для передовых сил в современных индустриализующихся обществах, уроком, толкающим их к борьбе за радикальную чистку старого. Но революционная альтернатива не интересует Гершенкрона. Или никакой индустриализации, или индустриализация «сильной полицейской властью над сельскими общинами и отдельными крестьянами» — так формулирует дилемму Гершенкрон (там же, стр. 215-216, 247).

Действительно, выкачиваемые из деревни средства шли на индустриализацию. Но разве можно говорить о том, что использовались они исключительно на развитие производительных сил страны? Не только становление промышленного капитализма оплачивала деревня, но и препятствовавшее этому процессу сохранение пережитков крепостничества, включая важнейший из них крупное помещичье землевладение. Однако Гершенкрон уделяет меньше внимания, чем следовало бы, проблеме ликвидации помещичьего землевладения, проблеме, вставшей во рост в ходе первой русской революции.

весь

Первая русская революция является для Гершенкрона вехой, разделяющей два периода в истории промышленного развития России и знаменующей переход от стадии отсталости, где ведущим институтом было государство, ко второй стадии, на которой «русская промышленность могла отбросить костыли правительственной поддержки» и «Россия, казалось, дублировала то, что случилось в Германий в последние десятилетия XIX в.» («Экономическая отсталость», стр. 22, 138).

Именно с противоречиями индустриализации 90-х годов Гершенкрон связывает революционный взрыв начала века: «Мало сомнений в том, что катаклизмы революции 1905 г. были органически связаны с годами промышленной трансформации, которая предшествовала ей» («Преем ственность в истории», стр. 211). Причину кризиса 1900 г., которым закончился «великий промышленный рывок 1890-х гг.», он видит прежде всего в «истощении способности крестьян платить» (там же, стр. 211, 229-230).

Равным образом Гершенкрон связывает революцию 1905 г. и с последующим промышленным развитием: «Именно угрожающая дезинтеграция империи в бурях крестьянских восстаний и массовых забастовках фабричных и транспортных рабочих вызвала ревизию аграрной политики. Наконец, сельскохозяйственная структура должна была быть приспособлена к нуждам индустриализирующейся экономики» (там же). Он считает «неоспоримым» позитивное влияние столыпинского законодательства против общины на промышленное развитие («Экономическая отсталость», стр. 134).

Однако среди экономических последствий революции 1905 г. для хода индустриализации Гершенкрон обнаруживает не только позитивные, но и негативные, более того, приходит к выводу, что перевешивают последние. К позитивным последствиям он относит улучшение финансового положения крестьянства благодаря отмене выкупных платежей, круговой поруки, телесных наказаний, устранение правовой дискриминации крестьянского сословия, меры против общины, значение столыпинской реформы для возобновления промышленного роста; к негативным огра ничение возможностей правительства облагать крестьянство налогами и возросшее бремя государственных займов («Преемственность в истории», стр. 248, 272-273).

Здесь опять дает себя знать политическая пристрастность Гершенкрона. То, что он называет негативными экономическими следствИЯМИ революции 1905 г., никак не могут рассматриваться как таковые. Конеч