Изображения страниц
PDF
EPUB

ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ ЛЕСНОЙ

И ЛЕСОПИЛЬНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ С XVII в. до 1917 г.

Вышедшая в свет в специализированном издательстве работа М. А. Цейтлина 1 осталась не замеченной советскими историками. Между тем в социально-экономической истории СССР дооктябрьского периода лесная промышленность представляет собой белое пятно. Эта важная, в ряде районов страны доминирующая отрасль промышленности выпала из построенной по ведомственному признаку русской промышленной статистики, а сами «лесозаготовки» были отнесены вместе с рыбной промышленностью, к сфере сельского хозяйства. О лесной промышленности русские экономисты вспоминали лишь при исчислении национального дохода, прибегая при этом к приблизительным исчислениям валовой и чистой продукции «лесоводства». В качестве яркого примера исчисления можно указать на расчеты русского буржуазного экономиста С. Н. Продве даты 1900 и 1913 гг.. - коповича, давшего исчисление национального дохода на 1 Этот методически неправильный подход к лесной промышленности был унаследован и - советской литературой 20-х годов, исчислявшей национальный доход капиталистической России в связи с составлением первого пятилетнего плана 2.

Такая ошибочная позиция до сих пор не изжита в советской экономической литературе, она повторяется в отношении дооктябрьского периода в недавней работе М. Калганова о народном доходе СССР, хотя автор серьезно критикует исчисления: Прокоповича. К каким крупным просчетам приводит это в изучении досоветской экономики отдельных национальных республик или экономических районов страны, показывает коллективная работа белорусских экономистов 3. В ней выпала решающая: отрасль досоветской промышленности - лесная, а доход от «лесоводства» был целиком включен в сферу доходов белорусских помещиков и кулаков. Из анализа приводимых в указанной работе данных легко установить, что чистая продукция лесной промышленности, являющаяся источником доходов лесопромышленной и лесоторговой буржуазии, намного превышала чистую продукцию всей крупной промышленности Белоруссии и, в особенности, доходы малоразвитой промышленной буржуазии.

CO

Советские историки, занимающиеся изучением российского капитализма в плане вызревания материальных предпосылок социализма в нашей стране и социально-экономических предпосылок перерастания буржуазно-демократической революции в циалистическую, уделяют в настоящее время пристальное внимание вопросу о многоукладности российской экономики. В этом аспекте история лесной промышленности, представляющей обширную сферу самых грубых форм эксплуатации разорявшегося крестьянства, чрезвычайно интересует советских исследователей. На научной сессии, посвященной 50-летию свержения самодержавия, выступление М. А. Цейтлина в секции «Социально-экономические предпосылки революции» вызвало оживленные отклики 4. Книга М. А. Цейтлина объемом менее 20 авторских листов, охватывающая трехвековую историю российской лесной промышленности и лесопиления, естественно, носит очерковый характер. Автор отбирает некоторые важнейшие вопросы, как становление данной отрасли, ее техническое развитие, возникновение и образование лесной ренты и т. д. Показывая главные тенденции ее исторического развития, автор не всегда имел возможность поставить их в достаточно четкую связь с общим социально-экономическим развитием России с XVII по начало ХХ в.

В начале работы отчетливо охарактеризованы исторические стадии развития отрасли - ее предыстория, заключавшаяся в своде леса при господстве подсечной системы земледелия и в заготовках леса и дров населением для собственных нужд. Возникновение же лесной промышленности связано с изготовлением товарной продукции как для строительства городского, административного, речных и морских судов, промышленных предприятий, так и для отопления бытового, позднее транспортного и промышленного. Следовательно, изготовление товарного строительного леса, породившее лесопиление как самостоятельную отрасль лесной промышленности, и производство товарного дровяного топлива знаменовало собою возникновение лесной промышленности в XVI—

XVII BB.

В изложенную схему укладывается и производство лесопродукции для нужд государства, ускорявшее формирование лесной промышленности, что хорошо показано в работе на примере речного и морского судостроения.

В интересных очерках- - втором и третьем показаны своеобразные процессы сперва перехода от рубки и разделки леса топором к валке и разделке леса посредством

1 М. А. Цейтлин. Очерки развития лесозаготовок «Лесная промышленность», 1968, 295 стр., тир. 2 тыс. экз.

И лесопиления. М., изд-во

2 См. С. Г. Струмилин. Наши перспективы на 1927/28—1931/32 гг. «Плановое хозяйство», 11927, No 11; его же. Статистико-экономические очерки. М., 1957, стр. 462-468.. «Экономика Белоруссии в эпоху империализма». Минск, 1964, гл. IX.

4 см. История СССР», 1967, No 4, стр. 39.

распиловки, а затем перехода к пильной мельнице, своего рода лесопильной мануфактуре.

Здесь примечательна весьма активная роль государства во внедрении лесопиления, что выражалось как в административных актах, так и в предоставлении предпринимателям оброчных мельниц для использования их в качестве лесопильных предприятий. Эта активная роль государства, характерная на Западе для периода первоначального накопления, а в России и в гораздо более поздний период, нуждается в более полной

оценке.

В теоретическом и историческом отношении большой интерес представляет очерк, где рассматривается «превращение леса из без доходного B доходное имущество». В сущности говоря, здесь даются основы возникновения и развития лесной ренты, абсолютной и дифференциальной. Основным собственником лесов на огромных пространствах Востока и Севера страны было российское государство. В остальной части Европейской России его собственность на леса перемежалась с собственностью помещиков. Между тем и после создания особого лесного ведомства отпуск древесины, главным образом древесного топлива для солеваренных и металлургических предприятий, производился бесплатно в течение почти всего XVIII в., и лесной доход сливался с другими доходами государства от горной подати, охватывавшей горную и лесную ренту, и от соляного налога, а с развитием на Севере экспорта древесины ной пошлины (см. стр. 147—150).

с доходами от тамож

В помещичьих имениях лесная рента зародилась в виде огромных цен на экспортируемые из России мачтовые деревья, каждое из которых оценивалось в согни раз больше, чем полномерное пиловочное бревно (стр. 144—146).

Тогда же, в XVIII в., отчетливо проявляется значительная дифференциальная рента, получаемая владельцами лесов, находящихся вблизи сплавных рек. В своем упомянутом выше выступлении на Ленинградской научной сессии 1967 г. М. А. Цейтлин обосновал интересное положение, что развитие уральской древесноугольной металлургии, сбывавшей в XVIII в. значительную часть своей продукции за границу, в значительной мере объясняется нетранспортабельностью но горным сплавным рекам лесных богатств Урала. В начале ХХ в., когда железнодорожная сеть Урала оказалась достаточно развитой для вывоза строительного леса, ряд горных округов стал усиленно развивать лесную промышленность и сбыт леса. Так своеобразно на Урале, в силу географических и исторических причин, переплеталась горная и лесная рента, составлявшая основной источник доходов уральских крепостников хозяев горнозаводских латифундий.

М. А. Цейтлин еще в 1951 г. показал, что лесозаготовки в дореформенной России являлись одной из крупнейших сфер применения вольнонаемного труда оброчных крестьян 5

Весьма существенное значение имеет предпоследний очерк о монополистических тенденциях и предпринимательских представительных организациях в лесной и лесопильной промышленности. Все же нам представляется, что данный очерк нуждается в некоторых дополнениях и уточнениях, например, в вопросе о роли иностранных капиталов в российской лесной и лесообрабатывающей промышленности. Несомненно, что на начальном этапе развития лесоэкспорта (как и более важного хлебоэкспорта) ведущее положение занимали иностранные капиталисты английского или германского происхож дения. Однако по мере развития капитализма в России положение стало меняться. Еще в домонополистический период капиталисты иностранного происхождения (Брандты, Кларки и др., подобно Нобелям и Торнтонам) становились российскими капиталистами, а их торговые или промышленные предприятия стали частью российской, а не иностранной экономики.

В период империализма перерастание столичных банков в мощные банковские монополии с разветвленной сетью филиалов приводило к значительному расширению авансирования лесозаготовок из внутренних источников, и соответственно падала роль их авансирования иностранными покупателями.

В конце предвоенного подъема и в годы первой мировой войны наблюдалось значительное проникновение русского монополистического капитала в лесную и лесообрабатывающую промышленность 6.

Мы затронули выше лишь немногие темы, освещенные в сорока пяти параграфах четырнадцати очерков М. А. Цейтлина. К сказанному необходимо добавить, что в книге дана история лесной промышленности и лесопиления, а также экспорта леса по основным районам страны. За сжатыми характеристиками отдельных параграфов явно ощущается огромная исследовательская работа, проведенная автором над крайне не

5 См. М. А. Цейтлин. К вопросу о возникновении капиталистической эксплуатации крестьян в крепостной России (Государственные крестьяне на лесозаготовках). «Сборник научных трудов Ленинградского финансово-экономического ин-та», вып. VI. Л., 1951, стр. 101-151. В новой работе стр. 152—155.

6 См. Й. Ф. Гиндин, Л. Е. Шепелев. Банковские монополии накануне Ве ликой Октябрьской социалистической революции. «Исторические записки», т. 58, 1960: «Материалы по истории СССР», т. VI, 1959, стр. 603—626.

достаточными и отрывочными материалами из самых различных источников (см. стр. 5. «Предисловия», и § 1 первого очерка, стр. 12—17).

Книга М. А. Цейтлина должна привлечь внимание всех специалистов по социально-экономической истории республик и экономических районов, где лесная промышленность получила значительное развитие. Самому же автору следует пожелать продолжения исследовательской работы по истории лесной промышленности.

И. Ф. Гиндин, В. В. Тимошенко

8. И. Тропин. БОРЬБА БОЛЬШЕВИКОВ ЗА РУКОВОДСТВО КРЕСТЬЯНСКИМ ДВИЖЕНИЕМ В 1905 ГОДУ. М., изд-во МГУ, 1970, 180 стр., тир. 2200 экз.

Тема исследования не нова. Но автор сумел найти свой, особый подход к ней. Ему удалось полнее и глубже, чем это делали его предшественники, раскрыть пути и методы воздействия большевистской партии на крестьянство в 1905 г. Охарактеризовав объективные предпосылки союза пролетариата и крестьянства в России, автор показывает, как в ходе первой русской революции партия, исходя из наличия таких III съезда РСДРП, рассматривается предпосылок, стремилась привлечь на свою сторону широкие массы крестьян. Под анализируются решения этим углом зрения большевистская тактика бойкота булыгинской думы.

И специальных

Особый интерес представляет освещение пропагандистской и организаторской раpaботы партии в деревне. На основе обширного документального материала, как архивСовместных ного, так и опубликованного, в книге освещаются важнейшие формы этой работы: газет, проведение посылка в деревню рабочих пропагандистов и агитаторов, издание для крестьян лиорганизации революционных стовок, прокламаций, брошюр бочих и крестьянских собраний и митингов, помощь в крестьянских комитетов и крестьянских Советов. Автор устанавливает прямую связь между деятельностью революционных социал-демократических организаций в деревне и ростом крестьянского движения.

Наряду с этим содержащийся в книге яркий фактический материал прекрасно отражает характер и формы крестьянского движения, этапы его развития и масштабы. Подтверждая решающее воздействие стачечной борьбы пролетариата на крестьянское движение, он помогает понять механизм этого воздействия. В этой связи в заклюотливов рабочего и крестьянского чительной части работы автор рассматривает важный вопрос о высшем этапе кредвижения, о соотношении приливов и

стьянского движения

в революции 1905—1907 гг. По этому вопросу в советской историографии высказывались разные мнения. Обобщив конкретные данные публикаций документов и исследований, автор убедительно показал, что высший размах крестьянского движения приходится на осень 1905 г. и что периоды взлета борьбы крестьянства совпадают с подъемами стачечной борьбы рабочего класса. Крестьянское движение развивалось под прямым влиянием революционной борьбы пролетариата, что, как правильно подчеркивает автор, свидетельствует о существовании союза рабочего класса и крестьянства. Вместе с тем в работе отмечается, что даже в период высшего подъема крестьянское движение отставало от борьбы рабочих как по времени, так и по характеру. их для решения поставленных задач. Но эта Автор рецензируемой работы свел воедино все имеющиеся данные о размахе кресводка сделала наглядными те пробелы, которые имеются в изучении борьбы крестьянгоды русской революции. Мы еще весьма далеки от сколько-нибудь полного учета общего размаха этой борьбы. Так, с одной стороны, в 47 губерниях Европейской России, по данным центральных ведомств, в 1905 г. насчитывалось 3228 крестьянских выступлений. С другой стороны, более полный учет по 16 губерниям Белоруссии, Черноземного центра и Поволжья дает 5195 выступлений (см. стр. 161—163).

стьянского

ства в

движения

И использовал

В этой связи следует поддержать мысль автора о необходимости дальнейшей разработки методики изучения развития и, добавим от себя, характера крестьянского движения. В самом деле, хотя в последнее время несовершенный метод анализа разоснове которых производится маха борьбы крестьянства по числу охваченных волнениями уездов заменяется более совершенным приемом учета числа крестьянских выступлений, еще остается много неясных вопросов. Что представляют собой данные, на в понятие «крестьянское выподсчет крестьянских выступлений? Однотипны ли в разных источниках представления о борьбе крестьянства? В какой мере адекватны разные формы протеста и борьбы крестьянства, которые объединяются исследователями ступление»? Ясно, что историкам еще предстоит проделать немалую работу, чтобы максимально полно выявить размах крестьянского движения и раскрыть его качественное содержание.

12 История СССР, No 2

Небольшая по объему книга В. И. Тропина несомненно привлечет к себе внимание тех, кто интересуется революционным прошлым России. Она свидетельствует о том, как много интересного может сказать вдумчивый исследователь даже по тем вопросам, которые считаются достаточно хорошо изученными.

В. И. БовыКИН

ДИПЛОМАТИКА КАК НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА

За последние годы в советской исторической науке значительно вырос интерес к вспомогательным и специальным дисциплинам, свидетельством чего являются исследования Л. В. Черепнина, Д. С. Лихачева, В. Л. Янина, Н. В. Устюгова, Е. И. Каменцевой и других. Не осталась за пределами внимания советских историков и дипломатика, получившая разработку в трудах А. А. Зимина, А. И. Копанева и автора рецензируемого труда 1.

Однако до недавнего времени в нашей литературе не было попытки дать систематическое изложение дипломатики как самостоятельной научной дисциплины. Поэтому многие важные вопросы формулярного анализа актов не исследовались, что, в свою очередь, сказывалось отрицательно на решении отдельных конкретных исторических проблем. Книга, написанная С. М. Каштановым, весьма существенным образом заполняет этот пробел в советской исторической науке.

Определив дипломатику как актовое источниковедение, С. М. Каштанов сосредоточивает внимание на характеристике самого понятия акта, относя к их числу документы, которые носят договорный или сделочный характер. Ограничение задач дипломатики исследованием актов в указанном узком смысле слова имеет положительное значение потому, что позволяет выработать единые методы работы над всеми актами и получать от актового материала такую информацию, которую невозможно извлечь из него с помощью других научных дисциплин.

Здесь же автор излагает разработанные им принципы классификации актов, в ос нове которых лежит их происхождение, и предлагает свою схему классификации по типам и родам. Далеко не все историки разделяют позицию С. М. Каштанова в этих вопросах, однако нельзя отрицать того, что и выдвинутые автором принципы, и предложенная им схема, употребляя выражение С. М. Каштанова, могут «помочь социологическим исследованиям самим фактом четкого установления тех частей общественной структуры, тех систем связей, которые порождают акт» (стр. 22—23).

Рассматривая нормативную часть (dispositio) актов, в которой заключено существо договора или сделки, автор, с полным на то основанием, отказывается от метода изучения отдельных клаузул в их движении и развитии, предложенного в начале ХХ в. А. С. Лаппо-Данилевским, и предлагает свой метод исследования эволюции известного комплекса клаузул, входящих в состав dispositio. С. М. Каштанов применяет этот метод к анализу dispositio жалованных грамот и приходит к интересным выводам. Он устанавливает, что из существовавших в середине XVI в. типов формуляров жалованных грамот многие не представляют собой какого-либо нововведения центрального правительства: они были заимствованы из предшествующих грамот удельного дмитровского князя первой трети XVI в. Наоборот, в одном из вариантов наблюдается отсечение от прежнего формуляра клаузул 1—4, дававших наиболее существенные податные освобождения. Этот вид формуляра встречается B грамотах осени 1546 — осени 1547 гг., т. е. в период, отличавшийся, по словам С. М. Каштанова, «щедрой» иммунитетной политикой. Но в самое ближайшее время замечается возврат к формулярам грамот конца XV в. Очень интересны наблюдения С. М. Каштанова о введении именно этого формуляра, на первый взгляд, дававшего очень большие льготы, а на самом деле лишавшего иммуниста очень важных привилегий.

Столь же плодотворным оказалось изучение dispositio жалованных грамот 30-х годов XVI в. Троице-Сергиеву, Нерехотскому и Симонову монастырям, на основании которого исследователь делает вполне обоснованный вывод о более быстром, по сравнению с деревней, развитии новых отношений в городах и на промыслах.

Рассматривая нарративную часть актов (где излагаются обстоятельства дела). C. М. Каштанов ставит вопрос, насколько можно доверять прямым свидетельствам этой части. Анализ нарративной части жалованных грамот Троице-Сергиеву монастырю 1550-1560 гг. на его владения, находившиеся в уделе Владимира Андреевича Старицкого, приводит С. М. Каштанова к важным выводам. Заключенные в них ссылки на прежние грамоты, на первый взгляд, как будто бы совершенно точные, по сути дела передают их содержание зачастую очень искаженно. Они требуют тщательной про

1 С. М. Каштанов. Очерки русской дипломатики. М., «Наука», 1970, 502 стр. тир. 4000 экз.

-

верки на основе анализа диспозитивной части тех предшествующих грамот, на которые ссылается данная грамота, а в случае их отсутствия - путем сравнения диспозитивной и нарративной частей всех сохранившихся грамот с привлечением других

источников.

Очень интересно и другое наблюдение автора, основанное на анализе нарративной части актов. Если правительство все же удовлетворяло претензии феодальных вотчинников и восстанавливало привилегии, которыми они, по их заявлениям, обладали по старым грамотам, то делало оно это далеко не всегда потому, что не замечало фальсификации. В ряде случаев оно просто считало необходимым удовлетворять претензии феодалов, а потому закрывало глаза на неточную передачу содержания некоторых грамот.

Удачна попытка С. М. Каштанова обобщить методы изучения рукописных сборников, применить их на практике при описании найденного автором сборника копий XVI в. с грамот Троице-Сергиева монастыря из Собрания М. П. Погодина в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и реализовать сформулированные им принципы грамматическо-дипломатического подхода к актам и их классификации при публикации 84 грамот конца XIV— начала XVI в.

[ocr errors]

В заключение отмечу главную сторону исследования С. М. Каштанова, присущую всей работе. На основе тщательного изучения диспозитивной и нарративной частей актов по разработанному им методу С. М. Каштанов значительно глубже, чем многие его предшественники, раскрыл информативное значение формуляров актовых материалов. На большом материале он показал, что формуляр это не непосредственное отражение действительности, не рассказ о ней, а «сложное шифрованное сообщение, нуждающееся в разносторонней дешифровке» (стр. 485). Это информативное значение дипломатики, как, впрочем, и других вспомогательных дисциплин хронологии, метрологии, исторической географии, палеогеографии 2 часто остается за пределами внимания советских историков, снижая уровень их исследований.

Мне представляется, однако, что название монографии несколько шире ее содержания. Автор озаглавил свою книгу «Очерки русской дипломатики». А между тем лишь в первом разделе исследование ведется на основе всего актового материала. В остальных разделах методика изучения dispositio и narratio и проблем дипломатической кодиологии строится на изучении жалованных и указанных грамот XV—XVI вв. Разумеется, они дают достаточно материала для суждения о Значении диспозитивНой и нерративной частей актов как исторического источника и позволяют наметить общие методы работы над ними. Однако привлечение других групп актов, относящихся, к тому же, не только к XV—XVI в., но и к иным историческим периодам, оботатило бы исследование С. М. Каштанова.

На мой взгляд, следует внести некоторые коррективы в решение автором вопроса о предмете дипломатики и задачах, стоящих перед ней. С. М. Қаштанов считает акты «предметом» дипломатики (стр. 9, 13). Но акты - это не предмет, а объект исследования. Они могут быть объектом изучения для ряда исторических дисциплин: с точки зрения графики для палеографии, с точки зрения удостоверительных знаков, например, печатей — для сфрагистики и т. д. Предметом же исследования дипломатики, как правильно указывает автор рецензируемого труда, является изучение их «содержания через актовый формуляр» (стр. 12).

ных планов

определение

С этим вопросом тесно связано задач дипломатики. По словам С. М. Каштанова, они состоят «в том, чтобы, во-первых, определить происхождение различных групп актов и их роль в эволюции общественных отношений и, во-вторых, добыть из актовых источников фактическую основу для исторических построений разподготовить источник к использованию в исторических целях» (стр. 11). К этому определению, на мой взгляд, необходимо добавить и разработку методов такого анализа. Невключение этой задачи тем более удивительно, что разработка новых методов исследования актов и прежде всего формулярного анализа составляет главную ценность рецензируемого труда.

Один из наиболее сложных вопросов, затронутых в монографии,- это классификация актов. С. М. Каштанов предлагает свою схему классификации, в которой основной принцип деления источников — по их происхождению.

На мой взгляд, схема, основанная на этом принципе, не обеспечивает удовлетворительную классификацию источников. Остается, например, неясным, как, опираясь на него, можно из общей массы источников, ВОЗНИКШИХ B одной из указанных С. М. Каштановым сфер (экономических, политических или семейно-личных отношений), выделить акты. Столь же трудно, опираясь на этот принцип, разбить акты на отдельные группы.

2 См. О. П. Пронштейн. Про роль спеціальних (допоміжних) історичних дисциплін у розкритті інформаційного значения історичных джерел. «Український історичний журнал», 1970, No 8, стр. 21-28.

« ПредыдущаяПродолжить »