вахъ, наслажденіяхъ есть всегда ступень, которой еще достигнуть должно. Но спрашивается, что сталось бы съ нашимъ усовершенствованіемъ, если бы человѣчество подчинилось разъ навсегда вліянію окружающей его дѣйствительности и признало бы себя не способнымъ къ ея измѣненію на лучшее? Очевидно, что не будь въ человѣкѣ способности противополагать дѣйствительному факту свою идеальную утопію, не было бы и развитія, не было бы и прогресса.

Всякой изъ насъ мечталъ въ дѣтствѣ и строилъ утопія въ юношествѣ; всякой изъ насъ мечтаетъ и строитъ утопів въ лѣтахъ зрѣлаго мужества, когда уже знаетъ вполнѣ дѣйствительность, когда уже убѣлился путемъ горькаго опыта въ несбыточности своихъ надеждъ. Ни въ одинъ моментъ своего существованія человѣкъ не можетъ обойтись безъ иллюзія и мечтаній, но эти иллюзіи и мечтанія измзняются и преобразуются въ своемъ характерѣ и существѣ, по мѣрѣ того, какъ человѣкъ ростетъ и мужаетъ ; въ дѣтствѣ онъ мечтаетъ, потому-что не знаетъ дѣйствительности; въ лѣтахъ взрослыхъ онъ мечтаетъ именно потому, что слишкомъ хорошо ее знаетъ и старается въ своемъ воображаемомъ мірѣ забыть хоть на минуту та страданія, которымъ подвергается въ мірѣ дѣйствительномъ. Въ дѣтствѣ мечтаніе бываетъ совершенно свободно; оно ничѣмъ не связывается и не стѣсняется, мечта сливается съ дѣйствительностью. Въ лѣтахъ взрослыхъ мечта и сопъ не смѣшиваются съ дѣйствительностію, но отдѣляются отъ нея и получаютъ бытіс особое, самостоятельное. Взрослый человѣкъ въ своихъ утопіяхъ отрицаетъ дѣйствительность, но въ тоже время признаетъ ея существованіе, принимаетъ ее въ соображеніе и дѣйствуетъ слѣдственно не съ полною, какъ прежде, свободою, но съ неограниченнымъ произволомъ. Дѣйствительность сама по себѣ не противоборствуетъ мечтѣ, но, напротивъ, вызываетъ ее и производитъ ; она только требуетъ себѣ признанія, требуетъ, чтобъ мыслитель отдѣлилъ рѣзкими чертами то, что дѣйствительно есть отъ того, что, по его понятію, можетъ или должно быть. Удовлетвореніе этому требованію со стороны человѣка составляетъ признакъ наступленія второго момента въ развитін нашихъ утопій; тутъ уже мечта не проникаетъ дѣйствительность и не проникается ею, какъ прежде, но существуетъ сама по себѣ, въ совершенной отъ нея независимости. Эта независимость можетъ быть опять двоякаго рода, потому-что, мечтая и строя утопій, человѣкъ можетъ стать къ дѣйствительности въ двоякое отношеніе: или преследуя единственно свой идеаль, гоняясь за чистой, безпримѣсной, ничѣмъ не ограниченной мечтой, онъ оставитъ въ покоѣ дѣйствительность, не будетъ обращать на нее никакого вниманія и удовлетворится вполнѣ предоставленіемъ полнаго простора разгулу своего воображенія в

своей фантазіи, или, напротивъ, онъ захочетъ столкнуться съ самою действительностію, прямо на нее обратить свои силы и передѣлать ее по внушенію своего разума или своего чувства. Въ послѣднемъ случаѣ онъ уже не довольствуется однимъ отвлеченнымъ мышленіемъ, а хочетъ дѣйствовать на самую жизнь, хочетъ пересоздать ее и возвести къ своему идеалу, хочетъ, однимъ словомъ, осуществить свою мечту и осуществить ее, разумѣется, во столько, во сколько это осуществленіе возможно и сбыточно. Но съ той самой минуты, какъ человѣкъ перестаетъ довольствоваться построеніемъ утопій въ своемъ умѣ и хочетъ извлечь изъ нихъ пользу для всего человѣчества, осуществивъ ихъ въ практической жизни, на него уже возлагается непременная обязанность отказаться отъ неограниченнаго произвола фантазіи и подчинить свое воображеніе извѣстнымъ предѣламъ. Въ такомъ случаѣ онъ уже теряетъ право презирать и отрицать дѣйствительность; онъ долженъ, напротивъ, изучить се и, открывъ ел настоящее соотношеніе къ свсему идеалу, открыть въ то же время и то, въ какой мѣрѣ осуществленіе этого идеала возможно, и въ какой мѣрѣ препятствуетъ или содѣйствуетъ сама жизнь желанному переходу идеи изъ сферы отвлеченной въ сферу практическую.

Исторія доказываетъ намъ, что нѣтъ непримиримаго противорѣчія между идеаломъ и дѣйствительностію, что дѣйствительность представляетъ намъ постепенное осуществленіе идеала, точно также, какъ съ своей стороны идеалъ представляетъ намъ только предвидѣніе будущей дѣйствительности. Въ этомъ отношеній можно сказать, что Философія исторіи занимаетъ середину между чистымъ идеаломъ и чистой дѣйствительностію; она есть нечто иное, какъ выраженіе ихъ взаимнаго отношенія, наука, объясняющая способъ перехода идеала въ дѣйствительность и развитіе дѣйствительности сообразно съ идеаломъ. Но тутъ-то именно и раскрывается различіе между утопіей в наукой, или, лучше сказать, между утопіей, произведенной однимъ воображеніемъ, и утопіей какъ продуктомъ воображенія, просвѣтленнаго разумомъ. Утопія можетъ быть совершенно непогрѣшима относительно своего содержанія, а между тѣмъ несвоевременна относительно эпохи своего появленія, такъ что, признавая вполнѣ необходимость ея осуществленія въ дѣйствительности, мы однако будемъ имѣть полное право назвать ея въ дабную минуту произвольной мечтой и несбыточной гипотезой. Этого не можетъ никогда случиться въ наукѣ, назначеніе которой состоитъ именно въ томъ, чтобъ оцѣнить раціонально достоинство утопій, принявъ въ соображеніе не одно ея содержаніе, по и время ея появленія. Поэтому и Философія исторіи, какъ наука положительная и точная, не только показываетъ намъ, что утопія бываеть способна къ осуществленію въ жизни практической и осуще

ствляется въ ней дѣйствительно; но показываетъ намъ также, въ какой степени, въ какое время и при какихъ условіяхъ можетъ произойти это осуществленіе. Обращаясь къ философін исторіи, мы уже далаемъ огромный шагъ впередъ : изъ сферы мечтаній и сновъ, изъ области воображенія мы переходимъ въ сферу разума и науки, въ область не мистическаго, но раціональнаго предвидѣнія будущихъ Фактовъ. Конечно между идеаломъ и дѣйствительностію, какъ уже замѣтили мы выше, нѣтъ никакого противорѣчія ; развитіе идей соотвѣтствуетъ развитію самой жизни, и то, что сначала является только идеей, впослѣдствія превращается мало-по-малу въ дѣйствительность. Но при всемъ томъ понятно, что идея или утопія уже по тому самому, что она есть предвидѣніе будущей дѣйствительности, должна естественно находиться въ прямомъ противорѣчіи съ дѣйствительностію настоящей. Основной характеръ утопія есть характеръ пророчества, аппеляціи отъ настоящаго къ будущему, такъ что утопія должна неминуемо обгонять дѣйствительность, и развитіе идей должно всегда совершаться быстрѣе, нежели развитіе самой жизни.. Всегда случается такъ, что въ минуту появленія утопів жизнь бываетъ еще неспособна или неготова къ ея воспріятію; и притомъ надо замѣтить, что если въ первыя времена сліяніе идеала съ дѣйствительностію бываетъ невозможно, то причины этой невозможности заключается не въ одной дѣйствительности, но и въ самомъ идеалѣ. Обыкновенно утописты въ своемъ тревожномъ нетерпѣнів осуще ствить свой идеалъ обвиняютъ дѣйствительность и жалуются на препятствія, ею противопоставляемыя, на то, что она своею косностію замедляетъ переходъ идеи изъ внутренняго бытія во внѣшнее. Подобныя жалобы и обвиненія не основательны. Часто и почти всегда причина замедленія и застоя въ дѣйствіи идеала на жизнь заключается въ самомъ же идеалѣ, въ его несовершенствахъ и недостаткахъ. Отрицая эти песовершенства и жалуясь на одну дѣйствительность, утописты забываютъ, что если жизнь развивается постепенно, то и утопія подлежитъ также постепенному развитію и послѣдовательному усовершенствованію. Мы уже сказали выше, что въ развитій утопіи бываетъ обыкновенно два момента: первый, когда воображенію человѣка предоставляется полный разгулъ, когда оно дѣйствуетъ совершенно независимо отъ дѣйствительности, какъ будто позабывая объ ея существованіи, и второй, когда воображеніе стѣсняется извѣстными предѣлами и, принимая въ расчетъ условія дѣйствительной жизни, въ нихъ отыскиваетъ для себя необходимую точку опоры. Понятно, что какъ скоро цѣлью утопіи является не сама утопія, а осуществленіе ея въ практической жизни, вмѣстѣ съ этимъ является и необходимость поставить утопію на сте

то

пень идеи, произведенной не однимъ воображеніемъ, но воображеніемъ, ограниченнымъ и умѣреннымъ дѣйствительностію, а между тамъ разомъ и вдругъ этого сдѣлаться не можетъ, потому-что въ развитів идей, какъ и въ развитія жизни, не бываетъ скачковъ, а все совершается постепенно, послѣдовательно и въ извѣстномъ порядкѣ. Поэтому-то всегда и случается, что утопія въ первую минуту своего появленія оказывается неготовою къ сліянію съ дѣйствительностію, не столько вслѣдствіе косности послѣдней, сколько вслѣдствіе своихъ собственныхъ несовершенствъ и своей собственной неразвитости. Исправить этотъ недостатокъ можно не иначе, какъ развивъ далѣе самую утопію и переведя ее изъ ея первоначальной фазы въ фазу послѣдующую. Но для этого необходимо освободить утопію отъ ея мистическаго, мечтательнаго характера и придать ей характеръ раціональный и положительный, необходимо, другими словами, изучить и понять действительность, раскрыть ея стремленія и силы и сообразно съ этимъ видоизменить самую мечту, сблизивъ ее съ жизнію. Для этого уже недостаточно одного воображенія; необходимы наблюденія и опытъ, необходима наука. Но какъ скоро при построеніи нашихъ теорій мы перестаемъ довольствоваться воображеніемъ и начинаемъ изучать самую дѣйствительность, утопія уже начинаетъ терять характеръ утопій и принимаетъ мало-по-малу характеръ чистонаучный. Такимъ образомъ утопія сама собою и вслѣдствіе присущей ей силы развитія переходитъ въ науку и мало-помалу изъ несбыточной мечты превращается въ идею совершенно практическую и вполнѣ способную къ постепенному или даже немедленному переходу изъ сферы отвлеченія въ сферу дѣйствительности.

Прилагая все то, что сказали мы объ утопіяхъ вообще, къ современнымъ утопіямъ политико-экономическимъ, мы имѣемъ полное право заключить, что вѣтъ ничего неосновательнѣе того презрѣнія, съ которымъ отзываются о нихъ Въ наше время защитники неподвижности и застоя въ жизни общественной. Въ томъ, что современная экономическая наука приняла направленіе по преимуществу утопическое, мы видимъ съ одной стороны явленіе совершенно необходимое. Мы признаемъ это направленіе необходимымъ, потому-что видимъ въ немъ прямое и естественное слѣдствіе неудовлетворительности и испытанной несостоятельности прежнихъ школъ для рѣшенія практическихъ задачь настоящаго времени. Но съ другой стороны мы уже замѣтила выше, что утопія — утопів рознь, что настоящая, истинная утопія не есть только мечта произвольнаго воображенія, но истина, вызванная дѣйствительностію и выработанная разумомъ. Утопія можетъ имѣть характеръ мистическій и субъективный; она можетъ имѣть также характеръ научный и объективный;

весь вопросъ слѣдовательно состоитъ въ томъ, который изъ этихъ двухъ характеровъ есть характеръ современныхъ соціяльныхъ теорій? Отъ рѣшенія этого вопроса зависитъ естественно и самое сужденіе о степени удовлетворительности и раціональности нынѣшняго направленія политической экономіи. Но само собою разумѣется, что рѣшить этотъ вопросъ можно не иначе, какъ разсмотрѣвъ внимательно основныя свойства этого направленія и указавъ съ точностію какъ достоинства его, такъ и недостатки. Для этого считаемъ достаточнымъ указать въ нѣсколькихъ словахъ на главныа черты, общія всѣмъ новымъ политико-экономическимъ школамъ, не вдаваясь въ подробное разсмотрѣніе каждой изъ этихъ школъ порознь.

Новѣйшее направленіе политической экономіи явилось, какъ уже замѣтили мы выше, въ видѣ реакціи противъ ложнаго направленія прежнихъ экономиставъ. Въ этомъ заключается историческое значеніе и разумное оправданіе современныхъ теорії, но въ этомъ же самомъ заключается и настоящій источникъ ихъ непрочности и неудовлетворительности. Реакція противъ одной крайности всегда сопровождается неизбѣжнымъ впаденіемъ въ крайность противоположную; такъ точно случилось и съ новыми политико-экономическиМИ школами, которые, вооружившись противъ исключительныхъ взглядовъ В исключительной методы экономистовъ, стали въ свою очередь смотрѣть на свою науку и на способъ ея обработыванія съ слишкомъ односторонней, исключительной точки зрѣнія. Прежде экономисты слишкомъ слѣпо преклонялись передъ дѣйствительностію и, признавая ея безусловную необходимость, осуждали на застой какъ науку, такъ и жизнь; новыя школы, вооружившись противъ такого направленія, представили съ своей стороны слишкомъ много воли воображенію и позабыли о необходимости умѣрить его разгулъ трезвымъ взглядомъ на практическую жизнь и постояннымъ изученіемъ ея законовъ и силъ. Отъ этого и произошло, что утопій новыхъ школъ остались не болѣе какъ утопіями и остановились упорно на первомъ моментѣ своего развитія, вмѣсто того, чтобъ пойти далѣе и перейти мало-по-малу изъ сферы воображенія въ сферу науки. Отъ этого произошло также и то, что дѣятельность новѣйшихъ школъ сообщила политической экономія направленіе болѣе широкое и благородное, но вмѣстѣ съ тѣмъ гораздо мевѣе научное и совершенно чуждое положительнаго характера. Все это легко можно доказать, если обратиться къ разсмотрѣнію важнѣйшихъ особенностей, характеризирующихъ современное направленіе экономической науки.

Во-первыхъ, во всемъ, что относится къ понятію о предметѣ призванію политической экономій, новыя школы стали безспорно не