въ пляскѣ, своей восточной, страстной красотой очаровала сластолюбиваго властителя, такъ что онъ готовъ удовлетворить малѣйшее ея желаніе; вы ее узнаете, въ этой смуглой іудеянкѣ, съ черными, убранными нитью жемчуга волосами; вы узнаете ее по этой дикости и сладострастью, которыя такъ дивно въ ней сочетались и выражаются и въ улыбкѣ и во взорѣ. Она несетъ голову пророка, которой требовала ея мать, и оглянулась, вѣроятно, чтобы отвѣчать какой-нибудь цинической любезностью, сопровождая ее соблазнительной улыбкой и насмѣшливо-пламеннымъ взглядомъ на привѣтствіе или любезность одного изъ увѣнчанныхъ гостей пира.... Это одна изъ самыхъ счастливыхъ концепцій этого художника. О колоритѣ его говорить нечего; около картинъ его всегда найдется любитель, старающійся догадаться, какимъ способомъ растушованы его краски и какою краскою писано тѣло, какъ будто бы въ натурѣ вы можете указать: вотъ здѣсь киноварь, тамъ гарансъ, здѣсь неаполитанская желчь съ шифервейсомъ, тамъ кобальтъ.... Точно тоже и у хорошаго колориста. Г. Скотти выставилъ акварельную картинку стараго оружія въ Константинополѣ. видъ рынка Г. Чернецовъ - два большихъ вида внутренности собора св. Марка въ Венеціи. Впрочемъ, почтенный читатель, вмѣсто того, чтобы прислушиваться къ говору валовъ, дробящихся въ пустынномъ бѣгѣ на картинахъ нашихъ художниковъ, вмѣсто того, чтобы странствоватя по заламъ Академіи, не угодно ли лучше вамъ выслушать маленькую повѣсть... извините, объ одномъ маленькомъчиновникѣ. Пожалуйста подождите сердиться за то, что вамъ опять навязываютъ совсѣмъ не у мѣста повѣсть о чиновникѣ, котораго вы знаете вдоль и поперегъ, потому-что слѣдите за русской литературой; но это совсѣмъ особенный чиновникъ, право не совсѣмъ обыкновенный чиновникъ: онъ чиновникъ наблюдатель; несмотря на то, что шляпа его перемята въ разныхъ мѣстахъ и уже лѣтъ пять какъ она вышла изъ циммерманова магазина, потомъ была расправлена и выглажена у Казанскаго моста въ подземныхъ мастерскихъ шляпнаго Фабриканта Глушкова, а оттуда поступила и можетъ быть и неоднократно поступала на толкучій рынокъ, — несмотря на то, что и весь костюмъ его соотвѣтствуетъ этой шляпѣ, и позеленѣлый воцъ-мундиръ, и волосяной галстухъ, и шалоновая шинель, и нанковые пантолоны, онъ любилъ публичную жизнь и любилъ посмотрѣть по-крайней мѣрѣ, какъ веселится народъ. Разумается его вицъ-мундиръ и нѣкоторое сознаніе своего превосходства, не позволяли ему брататься съ мужиками, со всякимъ народомъ безчиновнымъ, и онъ только развѣ гдѣ-нибудь въ сторонѣ остановится незамѣтно у прилавка сбитеньщика и изъ-за угла какъ-нибудь хлебнетъ сбитеньку, наблюдая между тѣмъ, изъ-подъ спущенной на глаза шляпы, что передъ нимъ происходитъ. Бывало въ неприсутственный день выйдетъ онъ изъ дому въ Садовую, прочтетъ заглавія книгъ, выставленныхъ у Глазунова, Заикина, Лисенкова и другихъ, менѣе значительныхъ книгопродавцевъ, и про себя замѣтить, что эти книги лѣтъ пять и десять стоятъ за стекломъ какъ новыя; тамъ потянется себѣ далѣе, стоически вынося приглашенія Щукинодворскихъ и апраксинскихъ купцовъ, позволяющихъ себѣ, хотя и дѣльныя, но въ сущности непріятнія замѣчанія насчетъ его шляпы, вицъ-мундира, панталонъ и сапоговъ. Съ Садовой повернетъ онъ на самый Щукинъ дворъ. и тамъ въ видѣ празднаго наблюдателя, чего-чего онъ не насмотрится! И такъ проходили его неприсутственные дни! И такъ себѣ незамѣтно наблюдалъ Иванъ Петровичъ; и никто не зналъ его; только разъ случилась съ нимъ одна исторія.... Вотъ это какъ было. Разъ притаился онъ у одной палатки, въ которой расположился сбитеньщикъ съ огромнымъ самоваромъ, да еще мужикъ, вздумавшій угостить краснощокую И еще стыдливую «душеньку», и занялся сценами, которыя происходили вокругъ него. за слово, Во-первыхъ, поругался мужикъ съ бабой; мужикъ уже подъ хмѣлькомъ и съ луковицей за пазухой для закуски; баба тоже не трезвая, сидѣла себѣ и продавала «молодцамъ» и «кавалерамъ» вареный картофель. Отъ картофеля паръ такъ и подымался во всѣ стороны. Слово кончилось тѣмъ, что мужикъ расходился и далъ тумака бабѣ, отчего баба погнулась, упала на чугунъ, гдѣ былъ картофель; картофель разсыпался, баба принялась выть и ругаться пуще прежняго. На помогу ей сунулась торговка-кумушка, просто цѣлый ходячій модный магазинъ для извѣстнаго рода модницъ: навьючена тряпьемъ всякимъ, старымъ платьемъ, ситцевыми капотами, юпками, перекинутыми у нея черезъ плечо; на головѣ сверхъ обыкновеннаго ея платочка, накинута продажная женская шляпка, на которую бы позарились не только горничныя дѣвушки и писарши, но и кой-какія чиновницы. Курносая кумушка стала подымать бабу, какъ откуда ни возьмись городовой; подчастокъ привязалъ уже тоненькой веревочкой за руку мужика обидчика, который послѣ минуты разгула смиренно, сколько позволяетъ худо поворачивающійся языкъ, старается изъяснить свою невинность: «я молъ, дескать, непричастен...» но городовой не внемлетъ и, схватясь за тесакъ, въ справедли вомъ негодованьи, то-и-знай кричитъ: «вамъ здѣсь быть не пока«Не показано», разсуждаетъ про себя осанистый сбитеньщикъ, проходящій мимо. зано». Нашъ маленькій чиновникъ все это видитъ и можетъ быть таитъ про себя кой-какія Философическія разсужденія о томъ, кто истинното виноватъ, мужикъ или баба. Но вотъ, подлѣ же, за самой спиной подчастка, который связалъ мужика, сидитъ за столомъ, накинувъ на плечи армякъ, въ шляпѣ на подобіе опрокинутаго цвѣточнаго горшка, другой мужикъ; а тамъ и третій; да за тѣмъ же столомъ и и еще «молодецъ» залучилъ «молодку-солдатку» и амурится съ нею и поштует се кислыми щами, которыя раскупориваетъ прислужникъ въ харчевнѣ, остренькій мальчишка въ ситцевой рубашкѣ и съ одутловатыми щеками и съ большимъ ртомъ: этотъ будущій плутъ по всему видно, что плутъ - самъ откупориваетъ бутылку, а между тѣмъ зорко смотритъ на подчастка П на городового. Никому и нуждушки нѣтъ въ томъ, что будетъ съ бабой и мужикомъ, хотя всѣ можетъ быть и слышали ссору и наускивали на драку; всѣ присмирѣли и обратились каждый къ своему дѣлу: ктото тянетъ разрумяненую охтенку съ розовымъ платкомъ на головѣ въ «заведеніе»; тамъ какой-то господинъ пришелъ покупать новый Фракъ, расправилъ его посмотрѣть, нѣтъ ли изъяна, да и напалъ съ-разу на страшную дыру; продавецъ сталъ было увѣрять, что дыры нѣтъ, но покупатель поднялъ вицъ-мундиръ, да на солнце, такъ что солнечный лучъ прямо черезъ эту дыру попалъ на лицо его, выражающее насмѣшку и довольство, что не далъ себя обмануть, на сіяющіе глаза и на пощаженные еще временемъ и случаемъ два-три зуба.... Въ питейномъ домѣ, что направо, явленіе полицейскихъ очевидно произвело впечатлѣніе: одинъ мужикъ прислонился было тихонько къ окну поглядѣть стороной, куда наровитъ «его благородіе», но отъ тяжести въ ногахъ и въ головѣ его такъ и тянуло въ окно, шапка валится съ головы на улицу, а онъ такъ и остался у окна. Да еще другой, землякъ его, что ли, выскочилъ безъ всякой бережи на крыльцо, съ косушкой въ рукѣ, и кричитъ что-то Ванюхѣ. И все-то это замѣчалъ нашъ Иванъ Петровичъ, и что-то грустное, похожее на улыбку состраданія, мелькнуло на лицѣ его.... Воля ваша, это не совсѣмъ обыкновенный маленькій чиновникъ; только одно И пропустилъ онъ, отчего съ нимъ И случилась исторія, которую мы хотимъ разсказать, что тутъ же по близости былъ еще человѣкъ, похитрѣе его — г. Риццони, художникъ, котораго сцену въ «заведеній» вы еще помните въ прошлогодней выставкѣ; онъ подсмотрѣлъ всю эту сцену, не пропустилъ даже и Ивана Петровича, и перенесъ ее искусною кистью на полотно. - какая исторія съ Иваномъ Петровичемъ: теперь въ городѣ! и никуда-то ему нельзя пока Вотъ она онъ лицо извѣстное заться! Всѣ скажутъ Вотъ наблюдатель! Бѣда, да и только! Полюбите Ивана Петровича только вы, благосклонный читатель, оттого, что ваше дѣло сторона, и поспѣшите съ нимъ познакомиться, по-крайней мѣрѣ въ картинѣ г. Риццони. Если же вы не были на нынѣшней выставкѣ, не видали этой картины, въ которой разсказанъ, какъ въ самомъ интересномъ романѣ, этотъ случай на Толкучемъ рынкѣ, то вы много потеряли.... Такую живопись русскихъ правовъ вы привыкли встрѣчать только у Гоголя; порадуйтесь же теперь, что явился у насъ Гоголь-живописецъ - r. Риццони. Можно сказать, что это первая удачная попытка живописи нашихъ простонародныхъ сценъ: въ этой картинѣ, отличающейся между прочимъ тщательностью отдѣлки подробностей, достойной Мієриса, рѣшительно все русское — отъ характеровъ лицъ и проявленій этихъ характеровъ до послѣдняго лаптя и лыка. Можно сдѣлать два упрека, которые не безъ основанія и которые мы уже слышали въ пубдикѣ. Одинъ господинъ жаловался на нѣсколько лиловатый тонъ въ картинѣ; другой замѣтилъ, что всѣ платья сдѣланы новыми, даже и тѣ, на которыхъ есть дырья и заплаты, и что надлежало бы въ картинахъ этого рода съ большею вѣрностью изображать разныя матерів, какъ это у Міериса и Жераръ-Дова... Впрочемъ на одного голоса не возвысилось противъ картины: толпа съ жадностью тѣснилась около нея и съ любопытствомѣ разсматривала на полотнѣ художественное воспроизведеніе того, къ чему она привыкла и на что равнодушно смотритъ каждый день въ своей мелкой, будничной жизни. Даже на многихъ картина эта подѣйствовала какъ-то особенно: одинъ господинъ долго смотрѣлъ на нее, потомъ отошелъ въ недоумѣній: «вотъ она, натуральная школа!» произнесъ онъ и задумался чемъ, неизвестно.... 0 Этотъ «Толкучій Рынокъ», доставилъ г. Риццони первую золотую медаль и путешествіе въ Италію. Радуемся за него: онъ отправляется, попутствуемый самыми богатыми ожиданіями всѣхъ умѣющихъ цѣнить отрадное явленіе въ области искусства. Такое путешествіе конечно полезно для образованія художника, какъ художника; но, судя по роду живописи г. Риццони, для него едва ли бы не полезнѣе было путешествіе по Россіи, для изученія правовъ, обычаевъ |