ея; голова Моисея обращена къ верху, руки воздѣты къ небу, лицо горить вдохновеніемъ; въ эту минуту изъ черныхъ облаковъ падаеть необыкновенный свѣтъ, освѣщая собой главную сцену. Ааронъ стоитъ вправо отъ Моисея въ созерцательномъ удивленіи. Эта главная группа окружена людьми и животными, стремящимися утолить жажду : каждая Фигура есть отдѣльная картина, исполненная истины, драматизма и высочайшаго мастерства. Но наконецъ не покажется ли вамъ мой энтузіазмъ къ Мурильо подозрительнымъ или по-крайней мѣрѣ слишкомъ наивнымъ? Да и не пора ли мнѣ пощадить вашу снисходительность: самъ же я сначала заговорилъ о скукѣ читать описанія картинъ, а теперь разсказываю вамъ па нѣсколькихъ страницахъ о Мурильо.... Въ оправданіе свое скажу только одно: мнѣ хотѣлось раздѣлить съ вами мое наслажденіе. Въ этой же церкви de la Caridad похороненъ донъ Хуанъ де Марини, сдѣлавшійся впослѣдствіи въ Европѣ такимъ знаменитымъ, Фантастическимъ зацомъ, благодаря поэтамъ. Такова всегда исторія образованія миѳическихъ представленій! Этотъ веселый caballero жилъ въ Севильѣ (въ ХVI вѣкѣ), былъ большой гуляка, имѣлъ много любовныхъ похожденій, но подъ старость раскаялся въ своихъ грѣхахъ и умеръ самымъ прозаическимъ образомъ въ постелѣ, изъявивъ желаніе быть похороненнымъ въ дверяхъ церкви de la Caridad, чтобъ набожные люди проходили по его могилѣ. А въ уваженіе раскаянія дона Хуана и значительной суммы, завѣщанной имъ монастырю, монахи похоронили его внутри церкви. Здѣсь же видѣлъ я странную картину Хуана Вальдеса: художникъ хотѣлъ конечно изобразить переходимость земного величія и представилъ трупы королей и папъ, въ полномъ гніеній, покрытые толстыми бѣлыми червями, которые словно копышатся въ рыхлыхъ тѣлахъ, приподнимая свои красныя головки. Все это написано превосходно, съ такою поразительною натуральностію, что глаза сами собой отворачиваются, и странное впечатлѣніе остается на душѣ передъ этою гадкою, но неизбѣжною перспективой...... Въ Севильѣ въ рѣдкомъ домѣ нѣтъ нѣсколькихъ отличныхъ картивъ; но самое замѣчательное собраніе принадлежитъ дому Анесто Браво; этотъ страстный диллетантъ купилъ домъ, въ которомъ жилъ и умеръ Мурильо, и собралъ въ немъ превосходную галлерею картинъ исключительно одной севильской школы. Онъ водилъ меня по ней съ самымъ обязательнымъ радушіемъ, наслаждаясь моимъ удивленіемъ. Я видѣлъ тутъ превосходныя картины художниковъ, имена которыхъ совершенно неизвѣстны въ Европѣ. Донъ Анцесто самый ревност ный испанецъ, и для него весь міръ существуетъ только въ Испанів. Впрочемъ всѣ испанцы таковы. Нѣтъ народа, который бы съ большинъ негодованіемъ бранилъ, всячески порицалъ свою страну, видѣлъ въ ней только одно дурное, и въ тоже время я не знаю народа болѣе гордящагося своею національностію. Особенно иностранцу надобно быть осторожнымъ при этомъ негодованіи испанцевъ, если онъ хочетъ сохранить себѣ радушіе своихъ здѣшнихъ пріятелей: пусть только присоединитъ онъ свой голосъ къ ихъ страстнымъ порицаніямъ, то при всей изящной вѣжливости испанцевъ, онъ тотчасъ же увидитъ, съ какою враждебностію смотрятъ они на все иностранное и какъ каждый здѣсь отъ всей души убѣжденъ, что все, что ни пишутъ въ Европѣ объ Испанін — есть вздоръ и ложь. По ихъ словамъ, Испанія и богата, и сильна, и промышленна: стоитъ только устроить хорошее правительство, и Испаній некуда будетъ дѣваться отъ благоденствія. Но при словѣ правительство тотчасъ же начинаются разпогласія. «Умѣренные» ненавидятъ правительство прогрессистовъ, прогрессисты правительство умѣренныхъ. Трудно представить, до какой степени сильны здѣсь политическія ненависти: одинъ адвокатъ въ Мадритѣ признавался мнѣ, что теперь въ кофейныхъ нельзя ни о чемъ другомъ говорить, какъ о театрѣ и самыхъ пустыхъ предметахъ; всякой разговоръ, касающійся политики, ведетъ къ ссорамъ и непріятностямъ, и самые искренніе друзья становятся врагами. И къ сожалѣнію должно сказать, что причина этому не столько убѣжденія, сколько мѣста и жалованья. Здѣсь не только каждое новое министерство, т. е. каждая торжествующая партія, но просто каждый новый министръ непремѣнно отставляетъ чиновниковъ своего предшественника и помѣщаетъ на ихъ мѣсто своихъ. Замѣчательно, что испанский министръ не опредѣляетъ отъ своего имени ни одного даже самаго мелкаго чиновника, а все это дѣлается по прежнему, отъ имени королевской власти. Казалось бы, что утвержденіе королевы должно упрочивать чиновниковъ на занимаемыхъ ими мѣстахъ ? Нисколько; первый новый министръ однимъ почеркомъ пера перемѣняетъ весь свой департаментъ; но такъ какъ, по испанскимъ привычкамъ, все. что дѣлается отъ имени королевы, должно оставаться непремѣннымъ, то выключенные чиновники (здѣсь разумѣется чиновъ нѣтъ, я употребляю это названіе для ясности; здѣсь чиновникъ есть еmpleado, т. е. имѣющій должность, мѣсто), все-таки сохраняютъ свое званіе чиновниковъ, еmpleados, съ правомъ на половинное жалованье, между тѣмъ какъ мѣста ихъ заняты другими чиновниками, получающими жалованье. Вслѣдствіе этого здѣсь два класса чиновниковъ: cessantes, отставные, и jubilados, находящіеся въ дѣйствительной службѣ съ жалованьемъ, изъ котораго, сказать мимоходомъ, въ иной годъ они получаютъ половину, а въ иной треть. Можете представить, какую огромную массу составляетъ здѣсь классъ чиновничій! Иной былъ въ должности мѣсяца два, три, и остается на всю жизнь чиновниковъ, empleado, съ правомъ на половинное жалованье. Конечно оно, при ужасномъ разстройствѣ финансовъ, никогда имъ не выдается, и право это въ сущности ничего не значитъ, но тѣмъ не менѣе оно существуетъ по закону. При наслѣдованномъ испанцами отъ ихъ среднихъ вѣковъ пренебреженіи къ торговлѣ и промышленности, при настоящей ихъ Ничтожности въ Испавіи, a всего болѣе оттого, что торговля B промышленность требуютъ постоянной и упорной дѣятельности, къ которымъ испанцы не привыкли, здѣсь всякой, получившій хоть самое малѣйшее воспитаніе или просто знающій только читать и писать, непремѣнно мѣтитъ въ чиновники, примыкается къ какой-либо партіи или просто къ человѣку въ ходу, наконецъ добивается мѣста, теряетъ его при первой министерской перемѣнѣ, и, оставшись съ званіемъ empleado и съ надеждою опять когда-нибудь, при политическомъ переворотѣ, получить себѣ мѣсто, уже не занимается никакимъ дѣломъ, во-первыхъ потому, что праздность по испанскимъ понятіямъ благороднѣе работы и тѣмъ болѣе ремесла, а во-вторыхъ потому, что званіе чиновника даетъ ему въ обществѣ и въ его партіи нѣкоторый вѣсъ. Это главные двигатели политическихъ партій, и масса чиновниковъ всего болѣе поддерживаетъ политическое волненіе Испанів. Тоже самое и въ армін : возстанія и временныя торжества одной партін надъ другою перемшали въ арміи всю военную іерархію. Съ одной стороны провинціяльныя хунты во время своихъ pronunciamientos раздавали чины Офицеровъ и полковниковъ людямъ, которые иногда вовсе не были въ военной службѣ, съ другой, Христина, выгоняя Эспартеро въ 1843 году, дала штабъ и оберъ-офицерамъ двойное повышеніе; а всѣ офицеры, въ преданности которыхъ «умѣренная» партія не была увѣрена, получили безсрочный отпускъ, конечно съ правомъ на половинное жалованье, но имъ не выдаютъ и солдатскаго пайка на прокормленіе себя. Съ своей арміей въ 100 человѣкъ, Испанія имѣетъ офИцеровъ и генераловъ слишкомъ на 700 тысячную армію. Тоже самое и въ судопроизводствѣ: въ 1840 году, напримѣръ, Эспартеро, послѣ изгнанія Христины, принужденный распустить часть армін, по неимѣнію въ казнѣ денегъ на жалованье и содержаніе ея, для утишенія негодованія отставленныхъ офицеровъ, размѣстилъ множество изъ нихъ по судамъ судьями да кромѣ того издалъ постановленіе, по которому молодымъ офицерамъ зачиталось по судейской іерархій все время, проведенное ими въ армія. Конечно правосудіе испанское отъ этого нисколько не потеряло, но въ глазахъ народа и общества зва ніе судьи утратило свой прежній авторитетъ, когда увидѣли, что всякой офицеръ можетъ быть судьею. Но вѣдь въ бродячихъ шайкахъ карлистовъ не все чиновники а офицеры, онѣ состоятъ изъ простого народа : откуда же набирает ся этотъ народъ? спросите вы. Позвольте мнѣ отвѣчать на это въ немногихъ словахъ, и при этомъ я считаю нужнымъ оговориться, что не выдаю своего мнѣнія за истинное, а только за свое. Едва ли есть въ исторіи возстаніе болѣе благородное, болѣе героическое, какъ возстаніе всей Испаніи противъ Наполеона въ 1808 году. Оно было вздохомъ Испаній, обнаружившимъ Европѣ, что Испанія не умерла еще. Чтобъ хорошенько понять это возстаніе, надобно представить себѣ положеніе Испанія въ эту эпоху. Въ продолженіи долгихъ лѣтъ Испанія была, такъ сказать, совершенно приспособлена къ вялому и безпечному самоуправству Бурбоновъ. Воинственный духъ испанцевъ давно потухъ въ бѣдности народа, безпечность правительства слилась съ арабскою безпечностію націй. Европа шла впередъ ; Испанія спала. Костры инквизиціи не пропустили въ нее идей, двигавшихъ Европу; Философскія идей XVIII вѣка прошли въ лицѣ людей, о которыхъ упоминалъ я въ предъидущемъ моемъ письмѣ, не оставивъ въ обществѣ почти никакого слѣда. Народъ, предоставленный самому себѣ администрацією, неспособною ни къ мысли, ни къ дѣлу, или равнодушно переносилъ свою бѣдность, или выходилъ на большія дороги съ оружіемъ въ рукахъ. Въ самомъ дѣлѣ, среди общественнаго спокойствія и при устроенномъ правительствѣ, Испанія наполнена была множествомъ отлично устроенныхъ шаекъ разбойниковъ, которые договоривались съ королемъ, какъ равные съ равнымъ. Вся страна была однимъ обширнымъ полемъ грабежа: грабили судьи, грабила администрація, грабили разбойники. Медленно угасала Испанія: общественное истощеніе достигло своего высшаго предела. Нападеніе Наполеона вдругъ подало знакъ ко всеобщему возстанію, которое, изумивъ собою міръ, обнаружило живучую натуру испанцевъ. Вся нація возстала на битву безъ армій, безъ генераловъ, безъ правительства. Но это героическое потрясеніе совершилось въ народѣ, лишенномъ всякаго общественнаго устройства. Административный безпорядокъ източилъ общественное тѣло до самыхъ костей. Всякой радъ былъ схватиться за оружіе - сколько изъ патріотизма, столько же изъ желанія выйти какъ-нибудь изъ своего бѣдственнаго положенія. Простолюдинъ, котораго правительство не научило владѣть сохою, вообразилъ себѣ, что ружье прокормить его. Отсюда поавленіе тысячей вооруженныхъ людей, этихъ guerillas, бьющихся вна всякихъ военныхъ правилъ. Эта подвижная жизнь, эта жизнь на удачу, имѣла непреодолимую прелесть для массъ, привыкшихъ жить подъ открытымъ небомъ, въ совершенной безпечности о завтрашнемъ днѣ, и о которыхъ заботилась одна только хитрая и дальновидная благотворительность монастырей. Возстаніе побѣдило Наполеона, но вмѣстѣ съ этимъ приготовило величайшее затрудненіе торжествующей Испанія. Предоставленный своимъ страстямъ, весь этотъ народъ, привыкшій на шестилѣтней службѣ отечеству къ безусловной независимости, долженъ былъ надолго сохранить къ ней охоту. Трудно было сдержать въ опредѣленныхъ границахъ это вторженіе грубыхъ и вооруженныхъ пролетаріевъ, а тогдашнее правительство, вмѣсто того, чтобъ употребить въ пользу эти руки, усталыя отъ битвы, принялось гнать воскресавшій общественный духъ и патрютизмъ, предводившій этими руками, а усмиреніе простого народа взяли на себя монастыри. шено Отсюда ведутъ свое начало нынѣшнія смуты Испаній, здѣсь источникъ ея междоусобной войны. Защищая престолъ своего плѣннаго короля, простой народъ, не видя передъ собой никакой отрадной будущности, осужденный на безвыходную нищету, привыкъ насильственно добывать себѣ значеніе и пропитаніе. Имена начальниковъ guerillas, достигшихъ высшихъ военныхъ чиновъ, остались въ памяти народа живыми трофеями; что же касается до средства пріобрѣтать деньги, то, во-первыхъ, на свое правительство испанцы съ давнихъ поръ смотрѣли какъ на общественнаго врага, котораго грабить вовсе не предосудительно; а во-вторыхъ, во времена, когда общество ливсякаго разумнаго направленія, не очень бываютъ разборчивы на средства добывать деньги: всякой тогда бьется за свой собственный счетъ, всякой предлогъ хорошъ, насиліе замѣняетъ право. Когда негдѣ искать покровительства, всякой покровительствуетъ самъ себя, словомъ, это то состояніе, которое обыкновенно называютъ анархіей. Таково положевіе Испаніи. Ово идетъ издалека, но правленіе Фердинанда VII еще болѣе разбередило раны ея : съ тѣхъ поръ Испанія осуждена была на долгія смуты. Сѣмя своеволія было брошено въ народъ, и всякое важное событіе долженствовало вызывать это своеволіє на свѣтъ: нуженъ былъ только какой-нибудь предлогъ. Отрѣшенія д. Карлоса отъ престола представило его. Щайки Кабреры были сборищемъ всего того, что жило прежде по большимъ дорогамъ: мало было имъ нужды до торжества претендента и духовенства. Если онѣ приняли ихъ сторону, то только изъ того, чтобы безнаказанно бить и грабить. Еслибъ начальникамъ ихъ взду |