Брату твоему не говори, что я его не любила. Общая ошибка связала насъ до конца жизни, и до конца жизни буду я ему послушною женою. Мнѣ жаль его, онъ любить меня.... пусть неотступные глаза моего Константина не слѣдятъ за нами, они не разгадаютъ ничего до моей смерти....

Опять эти глаза смотрятъ на меня, опять голосъ его звенитъ въ моихъ ушахъ, только на этотъ разъ я понимаю его.... я обо

жаю этотъ голосъ....

Боже!... кровь подступаетъ къ моей головѣ, сердце мое рвется.... смерть, смерть идетъ ко мнѣ.... Господи, еще день... еще часъ жизни.... чтобъ я могла еще подумать о немъ.... перечесть мое письмо къ нему.... тамъ не все еще сказано....

Мнѣ хуже, хуже.... Константинъ, помни обо мнѣ.... я люблю тебя....

Прошло еще два мѣсяца. Весеннее время оживило княгиню Галицкую. Мужъ ея плакалъ отъ радости, лелѣялъ ее, не отходилъ отъ нея. Весь городъ не могъ налюбоваться на молодыхъ супруговъ.

Догадался ли Саксъ о чемъ-нибудь, или остался доволенъ житьемъ Полиньки, только онъ выѣхалъ изъ Флоренціи. Около года слѣдилъ онъ за княземъ и его женою, шагъ за шагомъ, какъ выразился онъ, передавая Галицкому свою Полиньку.

Надо было ему отдохнуть. Онъ уѣхалъ въ Россію и поселился въ крымскомъ имѣніи Залешина. Только напрасно старался добрый пантагрюэлистъ откормить своего тощаго пріятеля : брюхо у Сакса не выростало, и лицо его не принимало жирной полноты, такъ пріятной взгляду почтеннаго поклонника Рабле.

Въ одинъ изъ тихихъ іюньскихъ вечеровъ, Саксъ сидѣлъ задумавшись на крутой горѣ, узкою площадкою отдѣленной отъ вѣчно шумящаго моря. Сзади его, какъ на театральномъ занавѣсѣ, раскидывалась длинная перспектива луговъ, пересѣченныхъ рощами, и полукруглый лѣсъ замыкалъ эту роскошную перспективу. Зонтиковершинные тополи будто плавали въ розовомъ и прозрачномъ воздухѣ.

А подъ ногами его тихо плескалось море, набѣгая на песчаный берегъ подъ самыя скалы. Дымъ отъ проходящаго парохода стлался вдали, и гдѣ-то замирала тихая пѣсня рыбака.

Толстый камердинеръ Залешина подошелъ къ Саксу и подалъ ему письмо съ черной печатью и заграничнымъ штемпе

лемъ.

Полиньки не было уже на свѣтѣ. То было послѣднее ея письмо, которое писала она и перечитывала по ночамъ. Что было въ немъ написано, знали только Богъ, да Саксъ, да сама Полинька....

4. ДРУЖИнинъ.

ЛЕОНАТО, ГЕРО, БЕАТРИЧЕ, Гонецъ и другіе.

ЛЕОНАТО. Изъ этого письма я вижу, что донъ Педро будеть на ночь въ Мессину.

Гонецъ. Онъ очень близко; я его оставилъ мили за три от

сюда.

ЛЕОНАТО. Сколько людей потеряли вы въ этомъ сра

женіи?

Гонецъ. Вообще очень мало; изъ офицеровъ ни одного. ЛЕОНАТО. Побѣда — двойная побѣда, когда всѣ возвращаются домой. Здѣсь сказано, что донъ Педро осыпалъ наградами молодого Флорентинца, по имени Клавдіо.

Гонецъ. Онъ вполнѣ заслужилъ ихъ, и донъ Педро это видѣлъ. Онъ превзошелъ все, что можно было ожидать отъ его лѣтъ; въ образѣ ягненка дрался какъ левъ; онъ превзошелъ ожиданія всѣхъ до такой степени, что не съумѣю и разсказать

вамъ.

ЛЕОНАТО. Здѣсь въ Мессинѣ есть у него дядя; это его по

радуетъ.

Гонецъ. Я уже отдалъ ему письма, и они доставили ему кажется много радости; онъ такъ обрадовался, что не могъ даже удержаться отъ слезъ.

ЛЕОНАТО. Заплакалъ?

Гонецъ. Просто зарыдаль.

ЛЕОНАТО. Добрый взрывъ добраго чувства! Честно лицо, омытое такими слезами ! и во сколько разъ лучше плакать отъ радости, чѣмъ радоваться слезамъ !

БЕАТРИЧЕ. Позвольте спросить: храбрый витязь Бова воротился или нѣтъ?

Гонецъ. Я такого, сударыня, не знаю; такого офицера у насъ не было.

ЛЕОНАТО. О комъ это ты спрашиваешь, племянница?
ГЕРО. Сестрица спрашиваетъ о падуанцѣ Бенедиктѣ.
ГОНЕЦЪ. А! вотъ кто! Онъ возвратился и веселъ по преж-

нему.

БЕАТРИЧЕ. Онъ здѣсь въ Мессинѣ объявилъ афишами, что вызываетъ купидона состязаться въ пораженіи сердецъ; дядюшкинъ шутъ расписался за божка (*). Скажите, пожалуйста, много онъ у васъ тамъ на войнѣ убилъ и съѣлъ? То есть, сколько убиль? Я обѣщала съѣсть всѣ его жертвы.

ЛЕОНАТО. Право, племянница, ты его обижаешь; впрочемъ, я увѣренъ, что вы сойдетесь.

Гонецъ. Онъ на войнѣ очень отличился.

(*) Бойцы вызывали афишами желающихъ съ ними бороться; принимавшій

вызовъ полписывалъ свое имя на афишѣ.

БЕАТРИЧЕ. Вѣроятно у васъ были залежалые съѣстные припасы, такъ онъ помогъ съѣсть ихъ. Онъ истинно застольный герой, желудокъ у него просто чудо.

Гонецъ. Онъ и какъ солдатъ оказалъ чудеса храбрости.
БЕАТРИЧЕ. Вѣроятно какой-нибудь фокусъ-покусъ.
Гонецъ. Онъ человѣкъ, укращенный всѣми дарами при-

роды.

Беатриче. Цѣлымъ рогомъ изобилія; и что касается до такого рода украшенія.... конечно, всѣ мы смертные.

ЛЕОНАТО. Надо объяснить вамъ выходки моей племянницы. У нея съ Бенедиктомъ родъ потѣшной войны; не могутъ встрѣтиться, чтобъ не порѣзаться на остротахъ.

Белтриче. Да, и онъ вѣчно срѣжется. Въ послѣдней схваткѣ четыре изъ его пяти умственныхъ способностей (*) обратились въ бѣгство подъ предводительствомъ здраваго смысла, и теперь онъ кое-какъ пробавляется одною. Слава Богу, что хоть одна осталась, по-крайней мѣрѣ можно еще различить ѣздока отъ лошади. На этомъ только и держатся права его на разумное существо. Кто у него теперь пріятелемъ? У него вѣдь что ни мѣсяць, то новая дружба по гробъ.

Гонецъ. Возможно ли?

БЕАТРИЧЕ. Очень возможно. Вѣрность у него въ родѣ модной шляпы; онъ безпрестанно пересаживаетъ ее съ одного болвана на другого.

Гонецъ. Я вижу, онъ у васъ на дурномъ счету.

БЕАТРИЧЕ. Въ противномъ случаѣ я не умѣла бы считать. Такъ кто же у него теперь другъ-то? Неужели не сыскалось повѣсы, готоваго отправиться съ нимъ къ чорту?

Гонецъ. Онъ большею частью бываетъ съ Клавдіо.

БЕАТРИЧЕ. Несчастный! Бенедиктъ пристанетъ къ нему какъ чума: онъ неимовѣрно прилипчивъ, и зараженный немедленно лишается разсудка. О, Господи! спаси благороднаго Клавдіо! Если онъ болѣнъ Бенедиктомъ, леченіе обойдется ему

тысячъ въ двадцать.

Гонецъ. Позвольте мнѣ быть вашимъ другомъ.
БЕАТРИЧЕ. Сдѣлайте одолженіе.

(*) Вѣроятно во время Шекспира считали пять умственныхъ способностей вак пять чувствъ.