какъ если бы славянофиловъ обвинять въ исключительной любви къ Западу и ненависти ко всему, что носитъ на себѣ славянскій характеръ. Въ этомъ случаѣ, мы искренно жалѣемъ о критикѣ Москвитянина, что онъ не позаботился подкрѣпить ссылками на сочиненія натуральной школы, и даже выписками изъ нихъ, такое важное, уже не въ литературномъ, а въ нравственномъ отношеніи, обвиненіе, выставляющее въ дурномъ свѣтѣ не талантъ, а сердце его противниковъ, оскорбляющее уже не самолюбіе, а ихъ достоинство....

Положеніе натуральной школы между двумя непріязненными ей партіями поистинѣ странно: отъ одной она должна защищать Гоголя, и отъ обѣихъ — самое-себя; одна нападаетъ на нее за симпатію къ простому народу, другая нападаетъ на нее за отсутствіе къ нему всякаго сочувствія.... Оставимъ въ сторонѣ разглагольствованія критика Москвитянина о народѣ, который, по его мнѣнію, «сохранилъ въ себѣ какое-то здравое сознаніе равновѣсія между субъективными требованілми и правами дѣйствительности, сознаніе заглушенное въ насъ одностороннимъ развитіемъ личности», и предоставимъ ему самому разгадать таинственный смыслъ его собственныхъ словъ; а сами замѣтимъ только, что враги натуральной школы отличаются, между прочимъ, удивительною скромностію въ отношеніи къ самимъ себѣ и удивительною готовностію отдавать должную справедливость даже своимъ противникамъ. Недавно одинъ изъ нихъ, г. Хомяковъ, съ рѣдкою въ нашъ хитрый и осторожный вѣкъ наивностію, объявилъ печатно, что въ немъ чувство любви къ отечеству «невольное и прирожденное», а у его противниковъ «пріобрѣтенное волею и разсудкомъ, такъ сказать, наживное» (Моск. Сборникъ, 1847. стр. 356). А вотъ теперь г. М.... 3.... К.... объявляетъ, въ пользу себя и своего литературнаго прихода, монополію на симпатію къ простому народу! Откуда взялись у этихъ господъ притязанія на исключительное обладаніе всѣми этими добродѣтелями? Гдѣ, когда, какими книгами, сочиненіями, статьями, доказали они, что они больше другихъ знаютъ и любятъ русскій народъ? Всс, что дѣлалось литераторами для споспѣшествованія развитію первоначальной образованности между народомъ, дѣлалось не ими. Укажемъ на Сельское Чтеніе, издаваемое княземъ Одоевскимъ и г. Заблоцкимъ: тамъ есть труды г. Даля, князя Одоевскаго, графа Соллогуба и другихъ литераторовъ, но ни одного изъ ихъ круга. Знаемъ, что порицатели наши смотрятъ на это изданіе, почему-то, очень не ласково, и не высоко цѣнятъ его; но не будемъ здѣсь спорить о томъ, хороша или дурна эта книжка: пусть она и дурна, да дѣло въ томъ, что литературная партія, на которую они такъ нападаютъ, сдѣлала что могла для народа и тѣмъ показала свое желаніе быть ему полезною; а они ничего не сдѣ

что

зали для него. И почему думаетъ критикъ Москвитянина, писатели натуральной школы не знаютъ народа? Сошлемся въ особенности на того же г. Даля, о которомъ мы уже упоминали: изъ его сочиненій видно, что онѣ на Руси человѣкъ бывалый; воспомиванія и разсказы его относятся и къ западу и къ востоку, в къ свверу и къ югу, и къ границамъ и къ центру Россіи; изо всѣхъ нашихъ писателей, не исключая и Гоголя, онъ особенное вниманіе обращаетъ на простой народъ, и видно, что онъ долго и съ участіемъ изучалъ его, знаетъ его быть, до малѣйшихъ подробностей, знаетъ, чѣмъ владимірскій крестьянинъ отличается отъ тверского, и въ отношеніи къ оттѣнкамъ нравовъ и въ отношеніи къ способамъ жизни и промысламъ. Читая его ловкіе, рѣзкіе, теплые типическіе очерки русскаго простонародья, многому отъ души смѣешься, о многомъ отъ души жалѣешь, но всегда любишь въ нихъ простой нашъ народъ, потому-что всегда получаешь о немъ самое выгодное для него понятіе. И публика послѣ этого повѣритъ какому-нибудь подобному критику, что такой писатель, какъ г. Даль, меньше его знаетъ и любитъ русскій народъ, или что онъ выставляетъ его въ каррикатурѣ?.... Не думаемъ ! Нападая на г. Григоровича за злостное, будто бы, представленіе крестьянскихъ правовъ въ его его повѣсти: Деревня, критикъ Москвитянина не забылъ замѣтить, что лицо Акулины очерчено реторически и лишено естественности; а что въ самой неудавшейся попыткѣ автора повѣсти показать глубокую натуру въ загнанномъ лицѣ его героини, видна его симпатія и любовь къ простому народу, — объ этомъ онъ забылъ упомянуть....

Приступая къ статьѣ г. Бѣлинскаго, критикъ Москвитянина почелъ нужнымъ отрекомендовать его публикѣ не только со стороны его литературной дѣятельности, но и со стороны характера. «Г. Ба«линскій (говоритъ онъ) составляетъ противоположность г. Ники«тенко. Онъ почти никогда не является самимъ собою и рѣдко «пишеть по свободному внушенію. Вовсе не чуждый эстетиче«скаго чувства (чему доказательствомъ служатъ особенно преж«нія статьи его), онъ какъ будто пренебрегаетъ имъ, и обла«дая собственнымъ капиталомъ, постоянно живетъ въ долгъ. «Съ тѣхъ поръ, какъ онъ ЯВИЛСЯ на поприщѣ критики, онъ «былъ всегда подъ вліяніемъ чужой мысли. Несчастная воспрівмчи«вость, способность понимать легко и поверхностно, отрекаться «скоро и рѣшительно отъ вчерашняго образа мыслей, увлекаться но«визною и доводить ее до крайностей, держала его въ какой-то по«стоянной тревогѣ, которая обратилась наконецъ въ нормальное со«стояніе и помѣшала развитію его способностей». Не знаемъ, изъ какого источника почерпнулъ критикъ Москвитянина эти любопыт

ныя свѣдніе о г. Бѣлянскомъ, но только не изъ его сочиненії; всего въроятнѣе, что изъ сплетень, развозимыхъ заѣзжими посетителями, о которыхъ онъ упоминаетъ въ началѣ своей статьи. Оттого и сужденіе его г. Бѣлинскомъ не виѣетъ пичего общаго - съ литературнымъ отзывомъ. Если бы онъ обратилен къ настоящему источнику, т. е. къ статьямъ г. Бѣлинскаго, то едва ли бы нашелъ тамъ подтвержденія тому, что говоритъ онъ о немъ, Новерить ему, такъ во всей литературной деятельности г. Балинскаго вѣтъ никакого единства, что сегодня онъ говорить одно, завтра другое! Это едва ли справедливо. По-крайней мѣрѣ г. Бѣлинскому не разъ случалось читать на себя нападки своихъ противниковъ за излишнее постоянство въ главныхъ пунктахъ его убѣжденій касательно многихъ предметовъ. Г. Бѣлинскій охотно уступаетъ своему критику и самобытность и глубокость пониманія, особенно предметовъ, недоступныхъ разумѣнію другихъ, напр., того, что Гоголь сдѣлался живописцемъ пошлости вслѣдствіе личной потребности внутренного очищенія; словомъ, r. Еѣлинскій охотно уступаетъ своему противнику все, что онъ у него отнялъ; но, къ величайшему своему прискорбію, взамѣнъ этого, никакъ не можетъ признать въ немъ того, что онъ такъ великодушно, хотя и вовсе непослѣдовательно, призналъ въ немъ, т. е. эстетическаго чувства. Г. Бѣлинскій признаетъ вполнѣ оригинальность, глубину и силу мистическаго воззрѣнія въ сужденія притика Москвитянина о Гоголѣ, но никакъ не можетъ сказать того же о его эстетическомъ воззрѣній на Гоголя и на натуральную школу. Г. Бѣлинскому странно только, что его противникъ могъ найти въ немъ эстетическое чувство, когда, вслѣдъ за тѣмъ же, онъ говорить, что онъ, г. Бѣлинскій, былъ всегда подъ чужою мыслію, съ тѣхъ норъ, какъ явился на поприщѣ критики. Да зачѣмъ же эстетическое чувство тому, кто опредѣлястъ достоинство изящныхъ произведеній съ чужого голоса, кто чужой мысли не умѣетъ провести черезъ себя самого и претворить ее въ свою собственную? И какъ въ критикахъ такого человѣка замѣтить эстетическое чувство? Далѣе критикъ Мосвитянина обвиняетъ г. Бѣлинскаго въ отсутствіи терпимости, справедливо приписывая это его привычкѣ мыслить чужимъ образомъ мыслей. Г. Бѣлинскій, съ своей стороны, видитъ несомнѣнное доказательство мыслительной самобытности г. М.... 3.... К.... въ его терпимости, которую такъ умилительно обнаружилъ онъ при сужденіи о натуральной школѣ и о своихъ противникахъ, гг. Кавелинѣ и Блинскомъ. Что же касается до того, что г. М.... 3.... К.... осудилъ г. Бѣлинскаго на вѣчную неразвитость способностей, — г. Былинскій нисколько не удивляется благородной умѣренности и изящной важливости такого о немъ отзыва: ему уже не въ первый разъ встрѣчать

подобные противъ себя выходки въ Москвитанина. Чего тамъ не писали о немъ ? И что онъ ничему не учился, ни о чемъ не имѣетъ понятія, не знаетъ ни одного иностраннаго языка, и т. п. Въ началѣ прошлого года, г. Бѣлинскій собирался издать огромный литератур ный сборникъ; объ этомъ намѣреніи слегка было намекнуто, въ числе другихъ литературныхъ слуховъ, въ Отечечественныхъ запискахъ. И что же? въ Москвитяницѣ, вслѣдъ затѣмъ, было напечатано, что въ Петербургѣ издается огромный альманахъ, съ картинками, съ цыганскими хорами в плясками и т. п..... Ho пока г. Бѣлинскій не видитъ никакой нужды горячо спорить за себя съ такими противниками или прибегать въ спорѣ къ ихъ средствамъ. Да и къ чему? Публика и сама сама съумаетъ опредить значеніе человѣка, у котораго литературная дѣятельность была призваніемъ, страстью, который никогда не отдѣ заль своего убежденія отъ своихъ интересовъ, который, руководствуясь врожденнымъ инстинктомъ истины, имѣлъ больше вліянія на общественное мнѣніе, чѣмъ многіе изъ его противниковъ..... Въ наше время талантъ самъ по себѣ не рѣдкость; но онъ всегда былъ и будетъ рѣдкостью въ соединеніи съ страстнымъ убѣжденіемъ, съ страстною дѣятельностью, потому-что только тогда можетъ онъ быть дѣйствительно полезенъ обществу. Что касается до вопроса, сообразна ли съ способностью страстнаго, глубока го убѣжденія способность измѣнять его, онъ давно рѣшенъ для всѣхъ тѣхъ, кто любитъ истину больше себя и всегда готовъ пожертвовать её своимъ самолюбіемъ, откровенно признаваясь, что онъ, какъ и другіе, можетъ ошибаться и заблуждаться. Для того же, чтобъ варно судить, легко ли отдѣлывался такой человѣкъ отъ убѣжденій, которыя уже не удовлетворяли его, и переходилъ къ новымъ, или это всегда бывало для него болѣзненнымъ процессомъ, стоило ему горькихъ разочарованій, тяжелыхъ сомнѣній, мучительной тоски, — для того, чтобы судить объ этомъ, прежде всего надо быть увѣреннымъ въ своемъ безпристрастіи и добросовѣстности....

Говоря выше о Гоголѣ и натуральной школѣ, мы отвѣтили да большую часть возраженій критика Москвитянина на статью г. Б$линскаго, особенно виноватаго, въ его глазахъ, за хорошее мнѣніе о натуральной школѣ. Это-то критикъ нашъ и называетъ «односторонностью и тѣснотою образа мыслей», составляющихъ второй пунктъ его обвинительнаго противъ Современника акта. Въ сущности. эта односторонность и тѣснота образа мыслей есть самобытный взглядъ на литературу. Третье и послѣднее обвиненіе противъ насъ, статьѣ Москвитянина, состоитъ въ искаженіи нами образа мыслей гг. славянофиловъ. Можетъ быть, мы и дѣйствительно не совсѣмъ

въ

вѣрно излагали ихъ образъ мыслей и приписывали имъ иногда такія мнѣнія, которыя имъ не принадлежатъ, и умалчивали о такихъ, которыя составляютъ основу ихъ ученія. Но кто же въ этомъ виноватъ? Конечно не мы, а сами гг. славянофилы. До-сихъпоръ ни одинъ изъ нихъ не потрудился изложить основныхъ началъ славянофильскаго ученія, показать, чѣмъ оно разнится отъ извѣстныхъ воззрѣній. Вмѣсто этого, у нихъ одни

Намеки тонкіе на то,

Чего не вѣдаетъ никто.

Досель ихъ образъ мыслей проглядываетъ только въ симпатіяхъ и антипатіяхъ къ тѣмъ или другимъ литературнымъ произведеніямъ и лицамъ. Кромѣ того они безпрестанно противорѣчатъ сами мъ себѣ такъ-что можно подумать, что у нихъ столько же мнѣній, сколько и лицъ. Можно указать на выходки, разбросанныя тамъ и сямъ, противъ европеизма, современныхъ правовъ и тому подобное, на какіе-то темные намеки, что русскому обществу надо воротиться назадъ и снова начать свое самобытное развитіе съ той эпохи, на которой оно было прервано, надо сблизиться съ народомъ, который, будто бы, сохранилъ въ чистотѣ древніе славянскіе нравы и нисколько не изменился въ продолженій вѣковъ. Все это, можетъ быть, и заслуживаетъ, по-крайней мѣрѣ, быть выслушаннымъ; но для этого сперва должно быть высказаннымъ. Г. Балинскій, въ статьѣ своей, въ первой книжкѣ Современника, сказалъ, что явленіе славянофильства есть фактъ, замѣчательный до извѣстной степени, какъ протестъ противъ безусловной подражательности и какъ свидѣтельство потребности русскаго общества въ самостоятельномъ развитіи. Въ подобномъ отзывѣ не могло быть ничего оскорбительнаго для гг. славянофиловъ. Напротивъ, онъ давалъ имъ удобный случай объясниться съ своими противниками, изложивъ имъ свое ученіе и показавъ имъ, въ чемъ и гдѣ именно они понимаютъ его не вѣрно. Но гг. славянофилы поступили иначе. Какъ люди, не привыкшіе къ благосклоннымъ о себѣ отзывамъ со стороны не принадлежащихъ къ нимъ литературныхъ партій, они до того обрадовались отзыву г. Бѣлинскаго, что начали смотрѣть на всѣхъ своихъ противниковъ, какъ на разбитое въ прахъ войско, а на себя, какъ на великихъ побѣдителей. Вотъ что называется не давши сраженія, торжествовать побѣду! Вмѣсто того, чтобы объяснить свой образъ мыслей, они съ ожесточеніемъ начали нападать на чужія мнѣнія. Скажите, легко ли, послѣ этого, судить вѣрно о такомъ образв мыслей?