Изображения страниц
PDF
EPUB

просы, бѣгавшія въ міръ мечтаній, отъ міра дѣйствительности, хотя я еще своими ушами слышалъ слѣдующее замѣчаніе одного изъ лучшихъ представителей стараго романтизма: «Вы полагаете, что съ развитіемъ довольства», говорилъ онъ мнѣ: «народъ будетъ лучше, это ошибка; онъ забудетъ все прекрасное и отдастся грубымъ желаніямъ... Что можетъ быть чище и независимѣе отъ земныхъ благъ, какъ жизнь поселянина, который, бросаетъ все свое достояніе въ землю, смиренно ожидая, чѣмъ его благословитъ судьба: бѣдность великая школа для души, она хранитъ ее». - «И образуетъ воровъ», добавилъ я. И эту идиллію говорила не пятнадцатилѣтняя дѣвочка, а человѣкъ лѣтъ въ пятдесять. Все несчастіе прошлыхъ переворотовъ состояло именно въ упущеніи экономической стороны, которая тогда еще не была на столько зрѣла, чтобъ занять свое мѣсто; тутъ одна изъ причинъ, почему великія слова и идеи остались словами и идеями и, что хуже всего, страшно выговорить, надоѣли. Романтики, которымъ все это смертельно не по сердцу, съ ироніей возражаютъ, что величайшія историческія событія нисколько не зависятъ отъ большей или меньшей степени сытости и матеріяльнаго благосостоянія, что крестоносцы не думали о пріобрѣтеніяхъ, что голодная и босая армія побѣдила подъ Жемапомъ, Флерюсомъ и проч. Да оттого-то, между прочимъ, и не много вышло изо всѣхъ этихъ войнъ и передрягъ. Оттого-то Европа послѣ трехъ столѣтій правильнаго гражданскаго и всяческаго развитія дошла только до того, что въ ней лучше нежели тамъ, гдѣ этого развитія не было, и что она послѣ столькихъ переворотовъ и опустошеній стоитъ при началѣ своего дѣла. Поэтическіе интересы, увлеченья теперь не поднимутъ народа совершеннолѣтняго. Это просто результатъ лѣтъ, возраста; нельзя же всегда быть юношей. Революція (я говорю о настоящей, а не о послѣдней), со всей обстановкой ея, отъ страшной introduzione до героической симфоній Наполеона, заключаетъ собой романтическую часть исторіи гражданскихъ обществъ. Финалъ громовый, грозный, достойный завершитель ряда событій, начавшихся съ похода Аргонавтовъ и со взятія Трои, - финалъ, начавшійся провозглашеніемъ правъ человѣка и окончившійся провозглашеніемъ маленькаго капрала императоромъ Французовъ. Сколько событій, сколько крови, и послѣ этого разгрома, когда улеглась пыль и разъяснилось небо, вырѣзались наконецъ

страшныя даніиловскія слова, написанныя перстомъ самой буржуази : Rien, rien, rien!

него

Но вы однако не вовсе довѣряйтесь этому rien. Это дованіе, это ненависть любви, ревность. Результаты не исчезли: они взошли внутрь.

Люди, проливавшіе кровь и потъ, страдавшіе и измученные, пріобрѣли право іереміевскаго плача. Мы не имѣемъ никакого права ни на слезы, ни на увлеченье: наше дѣло сторона, и потому Мы можемъ иначе оцѣнить совершающееся. По-видимому Франція всего менѣе занята продолженіемъ своего былого, она дѣйствительно будто унаслѣдовала только это «ничего» — и замѣтивши ринулась въ другую сторону, ударилась въ противоположную крайность, - въ матеріялизмъ финансовыхъ вопросовъ. Люди мыслящіе первые вдались въ эти вопросы и увлекли съ собою, какъ всегда бываетъ, пошлую толпу, которая всякой принципъ доводить до нелѣпости, до цинизма, особенно такой родственный, такой близкій и соразмѣримый принципъ, какъ матеріяльное благосостояніе. Медаль перевернулась.

Прежде слова безъ яснаго пониманья, безъ опредѣленнаго содержанія, но полныя фанатизма, увлеченья, вели людей, основываясь на высокомъ предчувствіи, на глубоко-человѣческой симпатій ко всему широкому и благородному, и люди охотно жертвовали имъ всѣми матеріяльными благами; теперь увидѣли всю важность этихъ благъ, отвернулись par depit отъ всего прочаго и прилѣпились къ одному вопросу политической экономіи; но вопросъ этотъ очень немногіе умѣли поднять въ ту высокую сферу общечеловѣческихъ интересовъ, на которую онъ имѣетъ право и внѣ которой онъ не имѣетъ дѣйствительнаго значенія. Печальное недоразумѣніе состояло въ томъ, что не поняли круговой поруки, взаимной необходимости обѣихъ сторонъ жизни. Политическая экономія, именно вслѣдствіе своей исключительности, при всей видимой практичности, явилась отвлеченной наукой богатства и развитія средствъ; она разсматривала людей какъ производительную живую силу, какъ органическую машину для нея; общество - фабрика, государство - рынокъ, мѣсто сбыта; она въ качествѣ механика старалась объ улучшеніи машинъ, объ употребленіи наименьшей силы для наибольшаго результата, о раскрытіи законовъ движенія, богатства. Она шла отъ принятыхъ данныхъ, она брала патологической фактъ за

[ocr errors]

Физіологическій, отправлялась отъ того распредѣленія богатства и орудій, на которомъ захватила общество. До человѣка собственно ей не было дѣла. Занимаясь имъ по мѣрѣ его производительности, она равно должна была за предѣлами своими оставить того, который не производитъ за недостаткомъ орудій, и того, который имѣетъ мертвый капиталъ. Въ такой формѣ наука о богатствѣ, основанная на правилѣ «имущему дается», должна была сдѣлать великій успѣхъ въ мірѣ торговли, купечества, буржуази. Но для неимущихъ такая наука не представляла большихъ прелестей. Для нихъ вопросъ о матеріяльномъ благосостояніи былъ неразрывенъ съ критикой тѣхъ данныхъ, на которыхъ основывалась политическая экономія, и которыя явнымъ образомъ были причиною ихъ бѣдности. Критика удалась вполнѣ. Нѣсколько сильныхъ умовъ, глубоко сочувствуя съ несчастнымъ положеніямъ бѣдныхъ классовъ, поняли невозможность исторгнуть ихъ изъ жалкаго и грубаго состоянія, не обезпечивъ имъ куска насущнаго хлѣба; понявши, они бросились на изученіе экономическихъ вопросовъ. Но какое наставленіе, какое утѣшеніе могли они найти въ холодной наукѣ, которая по несчастію совершенно послѣдовательно говорила неимущему : «не женись, не имѣй дѣтей, поѣзжай въ Америку, работай 12 часовъ или умирай съ голоду», прибавляя къ этимъ совѣтамъ поэтическую сентенцію, что не всѣ приглашены жизнію на ея пиръ! и безчеловѣчную иронію, что «вольному воля, что нищій пользуется тѣми же гражданскими правами, какъ Ротшильдъ». Они видѣли, что сытый голодному не товарищъ и что въ старой наукѣ есть что-то не ладное, тупое и оскорбительное : они ее бросили. Экономическій вопросъ получилъ иные размѣры. Начали съ критики. Критика сила нашего вѣка, это наше торжество и наше проклятіе. Политическая экономія была разбита, мѣсто расчищено, но что же было поставить вмѣсто ея? благородное негодованіе, рía desideria, и критика не составляютъ положительнаго ученія, особенно для народа; нѣтъ ничего менѣе симпатизирующаго съ критикой, какъ народъ: онъ требуетъ готоваго, доктрины, вѣрованія; ему нужно знамя, ему нужна опредѣленная межа, къ которой итти. Люди, смѣлые на критику были слабы на созданіе; всѣ фантастическія утопіи двадцати послѣднихъ годовъ проскользнули мимо ушей народа; у народа есть реальный тактъ, по которому онъ, слушая, безсозна

тельно качаетъ головой и не довѣряетъ отвлеченнымъ утопіямъ до тѣхъ поръ, пока онѣ не выработаны, не близки къ дѣлу, не національны, не полны религіей и поэзіей. Народы слишкомъ юны, чтобъ увлекаться одними экономическими теоріями. Они живутъ еще несравненно болѣе сердцемъ и привычкой, нежели умомъ; изъ-за нищеты, бѣдности и работы также трудно ясно видѣть вещи, какъ изъ-за богатства, пресыщенія и лѣни. Попытки новой экономической науки одна за другой выходили на свѣтъ и разбивались о чугунную крѣпость привычекъ истинъ и фактическихъ преданій. Онѣ были сами по себѣ полны желаніемъ общаго блага, полны любви и вѣры, никогда не достигали до безчеловѣчной плоскости старой науки, но зато держались во всеобщностяхъ, представляли больше стремленіе, нежели достигнутый результатъ. Всего страннѣе, что человѣкъ и въ новую науку вошелъ все же не человѣкомъ, а какимъ-то жалкимъ существомъ, котораго освобождали отъ нищеты или отъ неправеднаго стяжанія для того, чтобъ затерять его въ общинѣ... Понять личность человѣка, понять всю святость, всю ширину дѣйствительныхъ правъ лица самая трудная задача, и кромѣ частностей и исключеній она никогда не была разрѣшена никакими прошлыми историческими формами; для нея нужно большое совершеннолѣтіе до котораго не доросталъ человѣкъ.

[ocr errors]

Старая наука, вовлеченная въ злую полемику, не была въ авантажѣ, новая отличалась на этомъ журнальномъ и литературномъ поприщѣ. Умы, сочувствующіе съ вѣкомъ, оставили прежнюю политическую экономію, одни по убѣжденію въ истинѣ новыхъ теорій, другіе по убѣжденію въ недостаточности и лжи прежнихъ; зато пошлая посредственность прильнула къ ней; въ ея рукахъ наука Адама Смита измельчала, выродилась въ торговую смышленость, въ искусство съ наименьшей тратой капитала производить наибольшее число произведеній и обезпечивать имъ наивыгоднѣйшій сбытъ; наука дала имъ въ руки кистень, который бьетъ обоими концами бѣднаго потребителя, съ одной стороны уменьшеніемъ платы, съ другой поднятіемъ цѣ— ны на произведенія. Буржуази бросилась на экономическіе вопросы хотя не изъ крайности, но тѣмъ не менѣе они поглотили все ея вниманіе; она пожертвовала имъ всѣми интересами; въ

[ocr errors]

чего

этомъ сверхъ не-расчета была черная неблагодарность, ибо ве; перевороты, всѣ несчастія Франціи принесли лучшіе плоды свои среднему сословію. А оно какъ только стало на ту высоту, которую ему приготовила революція 1830 года и обезпечили сентябрскіе законы, забыла свое прошедшее, забыла даже націопальную честь и свои права, о которыхъ столько разглагольствовала во время реставраціи. Будущности для буржуази, повторяю, нѣтъ. Она теперь уже чувствуетъ въ своей груди начало и тоску смертельной болѣзни, которая непремѣнно сведетъ ее въ могилу, и, что всего печальшѣе, польза, которую она приноситъ, останется, но не пріобрѣтетъ ей даже спасиба, не заставитъ пролить ни одной слезы на ея могилѣ, слезы, такъ легко проиваемой по всему умершему. Буржуази сама отучила отъ любви и симпатіи, она сама проповѣдывала холодъ и бездумье, же ожидать? Еще во время реставраціи буржуа не все продали внутри души своей, тогда ихъ еще уважали ; но съ тѣхъ поръ, какъ всѣ интересы ихъ можно размѣнять на звонкую монету, съ тѣхъ поръ, какъ жизнь превратилась для нихъ въ средство чеканить деньги, народъ возненавидѣлъ ихъ, тѣмъ болѣе, чѣмъ ближе къ нимъ стоитъ. Въ народѣ бездна раздражительности, susceptibilité, онъ оскорблялся развратомъ Людовика XV и его царедворцевъ, онъ оскорбляется теперь продажностью голосовъ, подкупной администраціей, онъ теперь принялъ вмѣсто политическаго крика: A bas les voleurs. Крикъ этотъ по справедливости относится не къ одной администрацій; не она развратила буржуази а буржуази дала изъ среды своей такихъ администраторовъ, а тѣ, воспитанные ею, въ свою очередь подстрекнули, ободрили ея алчность къ деньгамъ. Не въ самомъ же дѣлѣ нѣсколько бюрократовъ увлекли огромный классъ народа. Что это за сильные люди были бы, и эта сѣдая пискливая куколка Тьэръ, и этотъ рыцарь печальнаго образа, квакеръ de l'Hotel des Capucines, и.... эти неизвѣстности и ничтожности, которыя ихъ окружаютъ, если мы имъ припишемъ возможность развратить такую страну. Лица, обвиняемыя журналами и общественнымъ мнѣніемъ, не болѣе какъ скиръ, скиръ — обнаруженное послѣдствіе худосочья; оттого умные медики и не вырѣзываютъ его, а стараются поправить всѣ жизненныя отправленія. Зло не только глубже, нежели въ администраціи, но имѣетъ свое историческое оправданіе, свою необходимость.

[ocr errors]

« ПредыдущаяПродолжить »